Ликвидатор с Лубянки. Выполняя приказы Павла Судоплатова - Николай Хохлов

Таможенник вдруг протяжно свистит. В руках у него банковская «ситуация» от Ллойда:

– Интере-е-с-сно! У вас немалые деньги за границей. Национальному банку о них известно? Нет?

Он решительно подымается из-за стола:

– Ну, вот, что. Придется вас задержать пока. Три часа ночи, и все мое начальство спит. Оставьте вещи здесь, я отведу вас в другое место для ночевки.

«Другое место» оказалось местным отделением полиции.

Меня сдали по всем правилам дежурному полицейскому. Тот более или менее любезно открыл передо мной дверь камеры, бросил на кровать два серых солдатских одеяла и ушел.

Ключ проскрипел в железной двери – совсем, как в уголовных фильмах, – и я остался один.

В грязную, ржавую раковину сонно капала вода. С желтоватых стен иронически посматривали на меня инициалы, даты и тюремные афоризмы, нацарапанные предыдущими арестантами.

Есть хорошая пословица: «Утро вечера мудренее».

В девять часов пришел таможенник и стал составлять протокол. Укладывая копирку между листами бумаги, он спросил, полуулыбаясь:

– Так как же насчет аккордеона? Что писать будем?

Мне тоже стало немного смешно. При ярком утреннем свете все, случившееся ночью, казалось уже несерьезным и почти обыденным:

– Пишите, в Швейцарии. Чего уж там. Не будем затягивать историю.

Потом мы пошли в здание таможни. Через полчаса инцидент с аккордеоном был разрешен и улажен. Мне установили сумму штрафа, достаточную, чтобы заставить таможенные власти забыть все случившееся, и в то же время доступную карману Иосифа Хофбауера. Всей суммы у меня с собой, конечно, не оказалось, но начальник таможни поверил в долг. Вещи остались в камере хранения в качестве залога.

Чувства мои были смешанными. Ночь, проведенная в тюрьме, напомнила об опасности игры. Я находился все еще в американской зоне, и американская контрразведка – где-то рядом.

С другой стороны, я видел, что начатый конфликт с австрийскими властями мельчает и сходит на нет. Даже вопрос денег в Швейцарии потерял в то утро свою остроту. Начальник таможни, изучив полоску бумаги из Ллойдовского банка, объяснил задержавшему меня таможеннику, что банковский счет открыт в июне и с тех пор Хофбауер не возвращался на территорию Австрии. Никто не мог доказать, что Хофбауер не собирался по приезде в Вену заявить Национальному банку о своих деньгах за границей. Все, что таможня обязана была сделать – передать квитанцию и протокол местному полицейскому управлению.

Таким образом, у меня было два пути «хоронить» Хофбауера. Один – привлечь внимание финансовых властей и заставить их назначить следствие. Тогда советская разведка должна будет вывезти Хофбауера из Австрии. Москва не допустит подробного допроса фиктивного австрийца. Второй – представить моему начальству все случившееся в особом свете. Навязать им впечатление, что Хофбауер окончательно и безнадежно скомпрометирован и над ним нависла неминуемая опасность.

Причем работать по этим двум путям я мог одновременно. Важно было не переиграть. Австрийские власти не должны получить столько информации, чтобы решиться на захват меня и обвинение в шпионаже. Советская разведка не должна понять истинных мотивов моего поведения.

Выслушав мой отчет о поездке, Мирковский долго молчал. В городском саду Вены в то утро было мало народу, и нам никто не мешал. Окунь, с кислым и встревоженным лицом, нетерпеливо ерзал по скамейке, но первым заговорить не решался. Мирковский потянул за край соломенной шляпы и сдвинул ее на лоб:

– Мм-да. Не было, говорят, печали, черти накачали. Все так хорошо шло, и вдруг – на-тебе. В последний момент…

Он глубоко вздохнул, откинулся назад и начал рассматривать листья над головой.

– Надо же так нелепо засыпаться… – начал Окунь.

– Засыпаются на воровской малине, а не в разведке, – медленно ответил Мирковский. – Ругать – самое легкое дело. А легкие дела оставляют напоследок.

Он повернулся ко мне вполоборота, скрестил пальцы рук на коленях и задал вопрос очень обычным, почти совещательным тоном:

– Ну, что же вы теперь собираетесь делать?

Голову он отбросил немного вбок и смотрел на меня прищуренным левым глазом, как бы подчеркивая важность момента.

Момент и был важным. В глазах Мирковского мелькнул огонек недоверия.

Он читал, конечно, мое личное дело и знал о желании уйти из разведки. Мысль о нарочитом срыве поездки могла прийти ему в голову. Сейчас важны не только слова, которыми я буду отвечать. Важен и тон моего голоса, взгляд, движение рук… Именно сейчас подозрение в душе Мирковского может умереть или вырасти с головокружительной быстротой. Создавать впечатление «гибели» Хофбауера надо фактами. Слова же мои должны говорить о другом.

– Что делать? Не поддаваться панике, наверное. В современной Австрии такие дела не смертельны. Надо затушить возможный скандал и подпорченной репутацией Хофбауера не огорчаться. Коммерсант с небольшим пятнышком на совести – вещь довольно распространенная. Мы же не будем делать из него святого Иосифа…

– Дело не в этом, – нахмурился Мирковский. – Мы не имеем права рисковать нашими людьми. Если к вам серьезно начнут присматриваться австрийские власти, работать вы не сможете. Со всеми вашими закрепленными документами. Настоящим коммерсантам такие дела не страшны. Точно. Но вы-то не настоящий…

– Не бросать же работу при первом препятствии. Столько времени и энергии затрачено на документы, подготовку, агентурную разработку. Зачем же сразу хоронить Хофбауера…

– А никто и не собирается сдаваться.

Мирковский снова очень зорко взглянул на меня и внушительно добавил:

– Вы меня не поняли. Наоборот. Будем спасать Хофбауера и любыми средствами. Я вот даже собираюсь послать вас обратно в Фельдкирх. Заплатить долги, наладить теплые отношения с таможенниками и выяснить погоду в полицейском управлении. Как вы к этому относитесь?

– Если нужно, я поеду. Но сначала надо заявить в Национальный банк о деньгах за границей. Иначе ехать бесполезно. А банк может спросить, откуда я получил эти деньги.

Теперь решил вмешаться Окунь:

– Я узнавал сегодня, как это делается. Заполняется вот этот бланк, подается в окошечко и все.

Мирковский изучающе повертел в руках розовую бумажку. Окунь пояснял дальше:

– Здесь только в одной графе спрашивается о происхождении денег. Поставим ответ: «В счет наследства». Формулировка гибкая, и потом как-нибудь вывернемся.

– Может быть, банк удовлетворится этим? – спросил я.

– Не думаю, – буркнул Мирковский. – Но мы выиграем время.

Наладить «теплые отношения» с таможенниками Фельдкирха удалось легко. Штраф был уплачен, вещи выкуплены. Мой деловой контакт с блюстителями границы закончился.

Начальник таможни снял телефонную трубку и вызвал местное полицейское управление. Мне предоставлялся выбор. Я мог, не задерживаясь, поехать в Вену. Тогда дело о заграничном счете было бы переслано в Сант-Пельтен. В этом городе я и держал бы ответ перед властями. Был и другой путь. Зайти в местное, Фельдкирховское полицейское управление, предъявить квитанцию Национального Банка, дать краткое объяснение, подписать протокол и закрыть полицейское дело.