Сезон дождей - Илья Штемлер

– Ладно, – решил Евсей Наумович. – Ему баранью отбивную, а мне – рыбки с картошкой.

Официант резво поспешил на кухню. Его услужливая стремительность развеселила друзей.

– Заарканил нас половой. И говор у него какой-то не петербургский, – произнес Эрик Михайлович. – А что ты так, Евсей? Диету вспомнил. Не болеешь?

– Нет. Берегусь, – уклончиво ответил тот.

Не станет же он жаловаться на здоровье, на свой желудок, на нередкие боли в груди, на участившуюся беготню в туалет по ночам.

– Все же – как у тебя здоровье? – не отвязывался Эрик Михайлович.

– Согласно паспорту, дружище, – махнул рукой Евсей Наумович и, приподняв графинчик, принялся наполнять рюмки.

– Главное – за сахаром надо следить, диабет – коварная штука, – Эрик Михайлович придвинул к себе рюмку.

– Ладно, не будем об этом! Помянем тех, кто остался на стене в том зале.

– Согласен, – Эрик Михайлович поднял рюмку. – За Серебряный век нашей России. Нелепой и великой.

В отличие от Эрика Михайловича с его быстрыми глотками занятого человека, Евсей Наумович пил коньяк медленно, с паузами, словно раздумывая, прежде чем сделать очередной глоток.

– Вот что, Евсей, – Эрик Михайлович поставил рюмку. – Тебе нужен адвокат. Я слышал, что теперь допускают адвоката на стадии следствия, так что в этом вопросе мы уже выскочили из каменного века и понюхали Европу. И сделай мне одолжение, Евсей, не ерепенься: позволь мне оплатить услуги адвоката.

– Перестань, Эрик, – взбрыкнул Евсей Наумович. – Что ты, в самом деле.

– Евсей, я очень тебя прошу.

– Оставь, Эрик!

– Севка.

Глубокая продольная морщинка на выпуклом лбу Эрика Михайловича разгладилась, и сейчас его смуглое лицо выглядело совсем молодым и дерзко-победительным. Он говорил, что дело, в которое Евсея Наумовича втягивает следователь, не столь пустяковое, как ему, Эрику Михайловичу, казалось вначале. Что, не имея козырей, в прокуратуру не вызывают с допросом под протокол. Что в этой стране кого угодно могут подвести под статью.

Евсей Наумович слушал отрешенно, не вникая, но точно препарируя звучание голоса Эрика Михайловича – отделяя искренние интонации от покровительски-менторских. Ведь он хотел встретиться с Эриком по другой причине, совершенно по другой. А разговор о визите в прокуратуру служил лишь поводом для встречи.

– Спасай себя, Севка! В пантеон славы ты уже не попадешь. – Эрик Михайлович повел головой в сторону зала с настенными фотографиями. – Хотя, честно говоря, ты был рядом.

– Говоришь ерунду, – встрепенулся Евсей Наумович.

– Но сгинуть, физически сгинуть, как кое-кто из них, ты сможешь. В этом ты с ними будешь на равных, если не отнесешься к этому всерьез. Жаль, я уезжаю.

– О чем ты говоришь? – раздраженно воскликнул Евсей Наумович.

– Извини, Евсей. Я хорошо тебя знаю. Странная у тебя жизненная позиция – спускать на тормозах важнейшие дела. Сколько ты прошляпил интересных своих начинаний! И только потому, что терял кураж, опускал руки. Вялый ты человек по натуре, Севка. Поэтому и боюсь за тебя.

Отвернув в сторону голову, Евсей Наумович встречал взглядом приближающегося официанта. Расписной поднос был заставлен тарелками с заказом. Рядом с сочной кроваво-бурой отбивной бараниной, окруженной россыпью золотистых стружек картофеля-фри, тарелка с отварной рыбой выглядела сиротливо и жалко.

– Дать попробовать? – ехидно спросил Эрик Михайлович.

– Дай, – вздохнул Евсей Наумович.

Эрик Михайлович, бормоча: «Слабый ты человек, Сейка, безвольный», с подчеркнутым удовольствием принялся отрезать кусочек.

– Могу и вам принести барана! – вмешался официант. – А рыбу отнесу, вы ж ее не трогали, чего там.

– Оставь! – буркнул Евсей Наумович. – Я только попробую. А он, взамен, попробует мою рыбу.

– Ни за что! – воскликнул Эрик Михайлович, перекладывая кусочек мяса на тарелку Евсея Наумовича. – Пробуй!

Тот отправил в рот дарованный кусочек и, в наслаждении, прикрыл глаза.

– Во дает! – не удержался официант. – И по цене рыбная порция дороже отбивной. Осетринка ведь.

– Тихо! Видишь, человек испытывает наслаждение! – прикрикнул Эрик Михайлович. – А ты, Евсей, – эротоман! Посмотрел бы сейчас на себя. Точно испытываешь оргазм.

Евсей Наумович усмехнулся, открыл глаза и придвинул ближе свою тарелку. Осетрина, несмотря на больничный вид, оказалась необычайно вкусной – чуть солоноватая, мягкая и душистая. Да и отварная картошка – крупная, развалистая, политая маслом и присыпленая укропом, выглядела вблизи весьма аппетитно.

– А это что? – Он ткнул вилкой какие-то комочки.

– Грибы, – подсказал официант. – В лимонном соусе.

– Как раз грибы и оставляют тяжесть в желудке, – с детским злорадством обронил Эрик Михайлович. – От судьбы не улизнешь, Евсей.

– Может, еще что пожелаете? – вопросил официант, поигрывая пальцами на росписном подносе. – Сок натуральный, вода «Боржоми».

– Пожалуй, воду и принеси, – кивнул Эрик Михайлович. – Но при условии – поставишь на стол и тут же уйдешь, без дальнейших советов.

– Так то же моя работа, – простодушно проговорил официант своим непривычным говорком. – Я ж за это деньги получаю, как вы не понимаете?

– Ты откуда приехал? – Эрик Михайлович взглянул на мальчика-официанта, словно впервые его заметил.

– Из Ельца, – круглое хитроватое лицо юнца растягивала улыбка. – Техникум там кончал.

– Выходит, и в Ельце есть Лифшицы? – развеселился Эрик Михайлович.

– Фимка Лифшиц мой кореш, – подтвердил официант. – Он в Москву уехал на приработки, а я сюда, к тетке, угол снимаю у ней.

– Угол у родной тетки? – с каким-то удовольствием спросил Эрик Михайлович.

– Не родная она мне, – пояснил официант. – Знакомая мамина, в санатории они подружились. Так вы ешьте, остынет – будет невкусно.

Евсей Наумович в недоумении взглянул на Эрика Михайловича – с чего это он разговорился с официантом? – пожал плечами и с укоризной покачал головой.

– Ну беги, беги за водой, – усмехнулся Эрик Михайлович. – А то Евсей Наумыч уже дымится.

Несколько минут они молчали, постукивая ножами и вилками. Эрик Михайлович искоса поглядывал на своего друга. Сидение за столом скрадывало невысокую фигуру Евсея Наумовича. Он казался сейчас вровень с ним ростом. Проплешины в седой шевелюре увеличивали и без того высокий лоб. Мешки под глазами потяжелели, от чего запавшие, без блеска глаза, окаймленные красной нитью век, казались какими-то затертыми.

Евсей Наумович заерзал, подался в сторону, словно перепуская взгляд Эрика Михайловича, и, не выдержав каких-то своих тяжких раздумий, обронил, шамкая набитым ртом: