Марфа-посадница - Дмитрий Балашов

- И многая чудеса во граде согласно указуют гнев господень на дерзнувших уклонитися десницы государевой! Буря сломила крест на Святой Софии. На гробах двух архиепископов в Софии видели кровь. У Спаса, что на Хутыни, сами зазвонили колокола, а в церкви Евфимии на иконе «Богородицы» из очей предивно полились слезы, аки струя. Иные узрели слезы на иконе святого Николая-чудотворца, что в Никитиной улице. А осенью на Федорове улице слезы лились с ветвей и верхушек топольцов. Всем богобоязненным гражанам открылись знамения сии и согласно предвещают наказание граду за гордыню и отпадение к латинам!

Иван молча глядел в доброе морщинистое лицо своего духовного отца и тихо досадовал на митрополита. Он напомнил о неудаче первого послания в Новгород:

- Надеемся, что молитвенник наш приложит… не возьмет во труд паки просветить заблудших лепотою слова своего!

Филипп с готовностью обещал тотчас направить в Новгород новое увещевательное послание.

С некоторым затруднением для себя, Иван изложил митрополиту свои сомнения относительно иконы «Знамение Богородицы» и чуда одоления суздальцев, от нее, произошедшего. Филипп задумался. Потом лицо его просветлело:

- Сыне мой! Милость божия почасту отделяет равно грешных и праведных, ибо терпению Его и любви нет предела. Но не забыл ли ты о том, где в ту пору обреталась митрополия русская? Не во Владимире, и паки скажу, не в нем! Ныне же, по молитвам святого Петра митрополита, стол митрополии во граде Москве, где же и чудотворные мощи оного святителя в храме Успения под спудом пребывают! Отложи заботы о том, о чем святая церковь денно и нощно молит Господа, да не пропустит он умаления власти государя, Богом данной! - Тут Филипп опустил глаза и вновь напомнил Ивану о строительстве нового Успенского храма: - Соромно зрети такое! Соборная церковь града Москвы грозит рухнуть, своды, безлепо подперты древием, от чего уже встали хулы и насмешки по иным градам, и от богомольцев нарекания, зане таковое нестроение ведет к умалению славы и даже чудотворной мощи московских святителей!

Иван отвечал, твердо глядя в лицо митрополита, что денно и нощно, с неослабною заботой мыслит о зиждительстве нового храма и лишь дела новгородские мешают ему немедленно приступить к строительству.

В марте, на Вербной неделе, собрался военный совет. Возвращения посольства Товаркова, на которое было мало надежды, ждать не стали.

Совет, или Государева Дума, собрался в большой дубовой палате великокняжеского дворца (в то время, и еще много спустя, сплошь деревянного), где государь сидел на резном деревянном кресле - «столе», с подлокотниками, подножкою и прямою высокою спинкой, а бояре по стенам, на лавках.

Иван Третий, как и ряд его предков, надевал шапку Мономаха, которая формою своей была схожа с шапками древних русских князей, круглую, с меховым околышем. Княжеская эта шапка на Совете, таким образом, была остатком древнейших, в позабытой мгле утонувших времен, когда славян, живших на Днепре, еще звали антами, а княжеские соймы собирались на ковре, под открытым небом. Шапки были знаком достоинства князей-братьев, участвующих в Совете. Позднее шапок в домах не снимали татары, и в постоянных сношениях с ними русские вельможи усвоили тот же обычай: не снимать же шапки, ежели поганый посол татарский ее не снимает!

Так слагались обычаи московской Думы. В шубах, в собольих шапках заседали думные бояра в одной палате с государем. Еще не появилась византийская пышность приемов и торжественное отстояние государя от своих думцев. Еще не сложился сложный церемониал, еще шапки бояр не стали тянуться вверх, не превратились в позднейшие горлатные. Еще проще и деловитее был устав великокняжеских заседаний. Иван спрашивал, бояре отвечали. Бояре были по большей части старше государя, советники и воеводы его отца: князья Ряполовские, коим Иван был обязан жизнью, Иван Юрьевич Патрикеев, Иван Васильич Оболенский-Стрига, тоже не отступивший от покойного родителя, когда Иван Можайский с Василием Косым полонили и ослепили его, один из лучших воевод отца, не раз бивший татар, громивший новгородскую рать под Русой, другие Оболенские, князь Даниил Дмитриевич Холмский, перешедший на службу московским государям из обедневшей Твери, бояре: Федор Давыдович, Василий Федорович Образец, Борис Слепец, Михаил Яковлевич Русалка, Иван Ощера, Федор Михайлович Челядня, Беклемишев, Беззубцев, Плещеев, молодой удачливый воевода Иван Руно, князья - братья великого князя: Юрий, Андрей, Борис и Андрей-меньшой, любимец матери, князь Михаил Андреевич Верейский.

Поход на Новгород обещал в случае удачи нешуточную добычу. Поговаривали и о землях. Ждали, что скажет Иван. Решение требовалось одно: идти ли летом? Погибшая в болотах за Ловатью рать тверского князя Михаила смущала многих.

- На зиму надежнее!

- После урожаю, да как подстынет, не торопясь…

- А пока комонных в зажитье пустить, по новгородской-то волости! Глядишь, дворяна зипунов добудут. Русалку вон с Руном да с охочею ратью послать!

- Подоле пождешь да поболе возьмешь!

- В болотах завязнем, с обозами-то, куды! Новгородчина - скрозь болота! - толковали осторожные.

- Той зимы ждать, дождемся Казимира с ханом Ахматом! - резко сказал не в очередь Федор Челядня.

Иван спокойно посмотрел в насупленное лицо боярина, взвешивая его слова, чуть приметно склонил голову. Спросил, поворотясь к Холмскому:

- А что молвят нам тверские воеводы?

Едва ли не намеренно Иван избегал именовать Холмского князем. Древнее московское недоверие к Твери, укрощенной, но еще не одоленной, он переносил невольно и на тверских выходцев, поступивших к нему в службу. Холмский, прямоплечий, статный, весь в тверскую породу (и не зная, скажешь, что князь!), особенно настораживал Ивана. Не было в нем привычного покорства старых московских думцев, однако талан ратный велик зело, это признавали все. А за ратный талан прощалось многое. До поры.

Породистое лицо Данилы Холмского, продолженное квадратною, холеной, чуть вьющейся бородой, дрогнуло. Он вскинул голову, слегка обиженный тем, что не с него начали опрос, и отмолвил звучно, пожалуй, излишне звучно для Думы Государевой:

- Умедлим, дадим Борецким собрать рати. Ныне, слышно, в Новом Городе нестроения великие! Другое худо: немцы помочь пошлют, Псков откачнется! Казимир после угорских дел на Москву поворотит - о том Федор Михалыч досыти рек. А что касаемо болот новгородских, то лето от лета разнится. Старики толкуют, ноне сухой год настает по Новгородчине. По всем приметам так!

Он умолк. Кто-то из москвичей буркнул в тишине:

- Приметы! Мужичья мудрость! Сорока на хвосте принесла!

Но Иван как бы не услышал изреченной хулы. Он медленно вел глазами по ряду лиц своих приверженцев и остановил задумчивый взгляд на Стриге-Оболенском. Этот был свой, отцов, верный. «На Оболенских можно положиться, не выдадут!» - подумал он. Молвил:

- Твое слово, Иван Василич!