Зимняя жертва - Монс Каллентофт

«Животные, — думает Малин. — Должно быть, так они и охотятся на них, со снегохода».

— Чертовски тяжело, — говорит она, чтобы поддержать Зака и засвидетельствовать, что разделяет его мучения. — Мы, наверное, уже километр протопали.

— Как далеко это может быть?

— Братья не сказали.

Они останавливаются, тяжело дыша.

— Может, нам стоит отдохнуть, — предлагает Малин.

— Пошли дальше, — отвечает Зак.

После тридцатиминутной борьбы с морозом и снегом они входят в рощицу, в центре которой стоит домик, похожий на дачный. Он выглядит так, будто ему не одна сотня лет, и завален снегом по самые окна.

Она направляют на дом фонарики, световые конусы отбрасывают длинные тени, играющие на древесных стволах позади избушки всевозможными оттенками черного.

— Войдем, пожалуй, — предлагает Зак.

Ключ висит там, где и говорили братья: на крючке под ставнями.

Раздается лязг промороженного замка.

— Вряд ли здесь есть электричество, — говорит Зак, — выключатель можно не искать.

Световые конусы пляшут по пустой промерзшей комнате. «Прибрано», — замечает про себя Малин. Газовая плита на простой деревянной табуретке, на полу тряпичный коврик, стол для кемпинга посредине, четыре стула, стеариновая свеча. Ни одной лампы и три двуспальные кровати вдоль стен без окон.

Малин подходит к столу.

Его поверхность в светлых маслянистых пятнах.

— Оружейное масло, — говорит она.

— Угу, — кивает Зак.

В буфете рядом с газовой плитой хранятся консервные банки с гороховым супом, равиоли и фрикадельки. Рядом в ящике бутылки со спиртным.

— Все это странным образом напоминает раздевалку, — замечает Зак.

— Бездушная комната. Никакая.

— А чего ты ждала? Они же сказали, что мы ничего здесь не найдем.

— Не знаю. Это просто мои ощущения.

Комната без чувств.

Что стоит за ней?

Что за зло вы сотворили, Мюрвалли, если у вас такие недобрые сердца?

Внезапно Зак шикает, Малин оборачивается и видит, как он сначала прикладывает перчатку ко рту, а затем показывает на дверь. Тотчас оба прикрывают фонарики ладонями.

Теперь их окружает беспросветная тьма.

— Ты слышишь что-нибудь? — шепчет Малин.

Зак кивает, и они замирают в молчании. Доносится звук, словно кто-то ползет по снегу, приближается к дому. Кто это? Раненый зверь, добравшийся до лесной прогалины? Потом все снова умолкает. Может, зверь остановился? Братья Мюрвалль в тюрьме. Старуха? Только не она. Или у нее много обличий? Бродяги, хулиганы? Но что им здесь делать?

Прошмыгнув к открытой двери, Малин и Зак замирают по обе ее стороны и смотрят друг на друга. Звук возобновляется, но теперь уже в отдалении, и они бросаются наружу, направляя фонарики к тому месту, откуда он исходит.

За поляной мелькает черная тень, совершая медленные медитативные движения. Человек?

Женщина?

Подросток? Двое подростков?

— Стоять! — кричит Зак. — Стоять!

Малин бросается туда, куда ведет черный след, но наст ломается под ее ботинками, она спотыкается, поднимается снова, падает, встает и кричит, кричит:

— Стой! Стой! Стой! Вернись!

— Стой, стрелять буду! — звучит за спиной решительный голос Зака.

Малин оборачивается. Она видит Зака, стоящего на пороге лесной избушки с пистолетом в руке и целящегося в пустую темноту.

— Бесполезно, — говорит она. — Кто бы там ни был, теперь он далеко.

Зак опускает оружие и кивает, указывая фонариком на узкие полоски следов в снегу:

— Он пришел на лыжах.

Десятое февраля, пятница

Малин держит на руках Туве.

Сколько же ты сейчас весишь?

Сорок пять килограммов?

Все-таки хорошо, что мама время от времени ходит в тренажерный зал.

Ноги болят, но, во всяком случае, согрелись.

Они с Заком прошли по следу два километра. Тем временем в лесах у озера Хюльтшён разыгралась буря, и когда Малин и Зак достигли того места, где след обрывался, он был уже почти незаметен под покровом снега. Лыжня закончилась у дороги, и определить, ожидал ли здесь вышедшего припаркованный автомобиль, было невозможно. Следов бензина на земле незаметно. Отпечатки колес занесены снегом.

— Его поглотил лес, — сказал Зак, а потом стал выяснять их местонахождение при помощи мобильника.

— До нашей машины всего полмили — дойти до нее займет меньше времени, чем дождаться той, которую пришлют из участка.

Когда Малин вернулась домой, Туве спала на диване перед включенным телевизором. Первой мыслью Малин было разбудить ее и отправить в постель. Однако потом, глядя на вытянутое на покрывале тело дочери, слишком худое и длинное для ее возраста, на тонкие светлые волосы на подушке, прикрытые глаза и безмятежный рот, Малин вдруг захотела почувствовать вес этой живой, любимой ноши.

Она собрала все силы, чтобы сдвинуть это тело с места, застыла с ним на руках посреди погруженной в тишину и полумрак гостиной, ожидая, что Туве проснется, а потом, пошатываясь, побрела через прихожую в спальню дочери, толкнув дверь ногой.

И вот Туве лежит на постели.

Малин теряет равновесие, чувствуя, как безвольная теплая ноша выскальзывает из ее объятий и с глухим звуком опускается на матрас.

Туве открывает глаза.

— Мама?

— Да.

— Что ты делаешь?

— Всего лишь донесла тебя до постели.

— Вот как? — Туве закрывает глаза и снова засыпает.

Малин выходит на кухню, становится у мойки и смотрит на холодильник. Он гудит, устало роняя капли.

Сколько же ты весила, Туве?

Три тысячи двести пятьдесят четыре грамма.

Четыре кило, пять и так далее. И с каждым килограммом ты становилась все менее зависимой от меня. Более взрослой.

«Может быть, это был последний раз, когда я носила тебя на руках», — думает Малин, закрывая глаза и вслушиваясь в звуки ночи.

Это во сне звонит телефон или в комнате за границей сна?

В любом случае, он звонит. И Малин протягивает руку к ночному столику, шаря там, где должна быть трубка, по другую сторону вакуума, в котором она сейчас пребывает, нейтральной территории между сном и явью, где все может случиться, где, кажется, ничего невозможно предугадать.