Когда порвется нить - Никки Эрлик

«Тот парень мог уйти в любой момент», — напомнил себе Энтони. Так говорили тогда члены братства. Возможно, они требовали, чтобы он пил, даже кричали на него, и, может быть, даже несколько самых настойчивых членов братства вливали спиртное в открытые рты новичков и, возможно, бросали в них какие-то тупые предметы (скорее всего, футбольные или баскетбольные мячи). Но дверь никогда не запирали. Выход всегда был открыт.

А теперь Энтони понял: было что-то еще. То, чего они не знали в то время. Новичок был коротконитным до того, как появилось такое понятие. И в ту ночь в братстве его нить подошла к концу. Если бы его не убил алкоголь, значит, убило бы что-то другое, верно?

Раз нить новичка была короткой — а она наверняка была короткой, — Энтони не был виноват. Он не мог думать об этом иначе. Он не мог допустить мысли о том, что существует какая-то особая причина, по которой у того парня оказалась короткая нить. Энтони, конечно, верил в Бога, но он не мог позволить себе поверить, что Бог предвидел будущее, предвидел, что Энтони и члены его братства заманивали мальчика в свою среду, притворялись, что у него есть шанс, издевались над ним, пока он не напивался до такой степени, что едва мог стоять на ногах.

И Энтони позволил себе забыть о погибшем — скотч просачивался в его кровь, его внимание рассеивалось, мозг перестал работать четко. Он налил себе последний бокал — на ночь.

Утром его жизнь пойдет своим чередом.

Дорогая Э.,

в колледже я знал одного парня, который устроился на работу в инвестиционный банк, и он так переживал, что в конце концов возненавидит эту работу, но останется здесь ради денег, что установил на своем телефоне оповещение, чтобы каждый год в свой день рождения отправлять себе одно и то же сообщение: «Сядь и спроси себя: ты счастлив?»

Мы не общались уже несколько лет, но вчера был его тридцатый день рождения, и мне интересно, задавал ли он себе тот же вопрос? «Счастлив ли я?» Мне кажется, нас воспитывают в убеждении, что счастье — это то, что нам обещано. Что мы все заслуживаем счастья. Именно поэтому нам так трудно принять то, что происходит с некоторыми из нас. Потому что мы должны быть счастливы. Но к каждому из нас вдруг явилась эта коробка, в которой говорится, что мы не получим такого же счастливого конца, как люди, мимо которых мы проходим на улице, в кино, в продуктовом магазине. Они могут продолжать жить, а мы нет, и для этого нет никаких особых причин.

А теперь правительство и другие только ухудшают ситуацию, соглашаясь с тем, что мы заслуживаем меньшего, чем все остальные. Многие из моих друзей длиннонитных не писали и не звонили мне уже очень давно. Я думаю, что, возможно, длиннонитные чувствуют потребность отмежеваться от нас, отнести нас к другой категории, чем они сами, потому что их тоже воспитывали в убеждении, что они заслуживают счастья. И теперь они хотят наслаждаться этим счастьем с удобного расстояния, где им не нужно чувствовать себя виноватыми всякий раз, когда они смотрят на нас. Где наше невезение не может отразиться на них.

Все так, плюс тот факт, что им сказали бояться нас. Дикие, несдержанные коротконитные.

Простите, что заваливаю вас такими печальными мыслями, но в прошлом месяце умер мой друг, и иногда кажется, что все вокруг катится под откос, и, хотя я вступил в группу, где меня поощряют высказывать подобные мысли вслух, мне кажется, что проще высказаться в письме.

Б.

Эми получила последнее письмо неделю назад. Перечитала его уже десятки раз, но не знала, что написать в ответ.

Опустив на колени газету, она сидела на диване в учительской и думала о том, что Б. прав. Между длиннонитными и коротконитными разверзлась пропасть, которую удалось преодолеть лишь немногим вроде Нины и Моры.

Эми впервые задумалась о том, что, ответив на первое письмо весной, совершила ошибку. Тогда она знала или по крайней мере подозревала, что у адресата короткая нить. А теперь их обмен мнениями стал более личным, более откровенным. Как Эми могла быть уверена, что высказывается верно? Или, не дай бог, пишет что-то не то?

Она в который раз перечитывала письмо, и вдруг ее осенило. Она все это делала.

Все, о чем написал Б.

Строила догадки о коротконитных. Ходила вокруг них на цыпочках. Размышляла, не слишком ли многое вкладывает она в эту дружбу по переписке, не слишком ли все усложнилось. Опасалась, что из-за этих нитей коротконитные были более хрупкими, уязвимыми, другими.

Письмо лежало в ее сумочке и все еще ожидало ответа, когда Эми встретилась с Ниной на прогулке в Вест-Виллидж, до их отъезда с Морой в путешествие.

Сестры прогуливались по парку Вашингтон-сквер, который в этот теплый вечер заполонили скейтбордисты и любители выгуливать собак, семьи и влюбленные, а также к ним присоединились как минимум два наркодилера в противоположных углах парка — их были рады видеть и длиннонитные, желающие что-нибудь отпраздновать, и коротконитные, ищущие спасения.

Эми и Нина прошли под массивной мраморной аркой у входа в парк, где кто-то написал краской из баллончика-распылителя: «Что, если бы у ВАС была короткая нить?»

Обычно Эми наслаждалась разными «что, если» — с этого начинались все ее мечты. Но на этот единственный вопрос она не могла ответить, как и не могла открыть свою коробку с нитью. Неважно, предскажет ли ей нить пятьдесят или девяносто лет жизни, она не хотела мириться с неким числом. Эми находила прибежище в фантазиях, в размышлениях о будущем. Точное число лет разрушило бы все. Прижало бы ее к земле. Ей было необходимо прожить жизнь, не зная о длине своей нити, как будто ее нить была бесконечной. Только так, и никак иначе.

И ей было трудно понять, как столько людей — Нина, Мора, ее друг по переписке — могли жить по-другому.

— Иногда я думаю обо всем, с чем вам с Морой приходится сталкиваться, — сказала Эми, — и не понимаю, как вы справляетесь.

Нина на