Язык его пропавшей жены - Александр Трапезников

— А дрын гдэ? — спросил Гурген.

— Улику сбросил. А колбасу съел.

— Присаживайтесь, — радушно предложил хозяин. — Еще подкрепитесь. Ирина, кстати, только что звонила. Из Ростова Великого.

«Быстро же она в пространстве перемещается, — подумал Велемир. — Так вскоре и до Юрьевца долетит».

— Привет вам передает, — добавил Максим Иванович.

— Мне? — удивился-растерялся Велемир.

— Ну, может, не вам лично. Но я сказал, что приехал человек, который ею интересуется. Она и попросила поприветствовать. Вот, передаю.

На этом официальная часть закончилась. Стол был уставлен всякими деликатесами из «Хилендара», а вино особое, греческое, из Карпенисиона, темно-вишневого цвета, с насыщенным чудесным ароматом и античным послевкусием. Дивный напиток! Тоже, наверное, от Гургена. Пока новые гости с аппетитом насыщались столь славными яствами, избранная элита Юрьевца продолжала неспешную беседу. А речь, как ни странно, велась о том, чем он всю жизнь и занимался. Еще один сюрприз для Велемира.

Позже выяснилось (Катя на ушко шепнула), что Корень, Клемма и Нос, как мысленно окрестил их Толбуев, только на первый взгляд производили захудалое провинциальное впечатление, а на деле оказались людьми разносторонне образованными и даже как бы вынужденными занимать в силу смены политической формации не свое место. Клемма, к примеру, окончил физмат МГУ с красным дипломом и успел поработать в легендарном ФИАНе вместе с самим нобелевским лауреатом Жоресом Алферовым. Пока никому это стало не нужно. Нос на своей родине в Армении был профессором и доктором филологических наук. Пока в отделившейся республике не наступил голод и холод. А Корень в свое время вообще окончил МГИМО и знал с дюжину языков. Пока режиму не стали угодны не государственники-профессионалы, а лишь Смердяковы да Сердюковы. Судьба. Или злая воля управителей России.

Но сейчас эти люди за праздничным столом как-то изменились и преобразились, словно вернулись в свое привычное естество. Скинули защитные маски, отставили в сторону банные веники, мясницкие резаки и монтажные отвертки, сбросили с себя колдовские чары «нового времени». Вот так же было и вчера ночью, когда Велемир пил в компании брата-эпилептика и транзитных. И даже каким-то волшебным образом сумел «разговорить» инвалида без языка. И он тогда точно так же ощущал некие земные толчки под ногами, как сейчас. Нет, все-таки под Юрьевцем проходит какой-то тектонический геологический разлом.

Люди здесь порой странно меняют свою сущность, вернее, возвращаются к ней, а все наносное исчезает. Может быть, так же произойдет и с белой вдовой, когда он придет на кладбище? Велемир вспомнил рассказ Катерины о девице, которая, приложившись к Иерусалимской иконе, излечилась и избавилась от старческих морщин. Возможно, то же случится и с безобразными шрамами белой вдовы и она также помолодеет? Станет той Леной, которую он ждет? Надо только найти икону.

Пока же он с удовольствием прислушивался к разговору, благодатно поглощая вкусные кушанья и не забывая о кувшине с карпенисионским вином. А входило в него литра три. Да еще две подобных же емкости стояло на подоконнике. Словом, для придания духовных и физических сил перед походом на кладбище хватит. Потому что идти туда ему было все-таки боязно. И не идти нельзя.

И вот что еще странно. Грозный кряжистый Корень за беседой как-то подобрел и смягчился, утончился в облике, Клемма еще больше зазолотился своей шевелюрой, словно на голову ему упал неведомо откуда взявшийся солнечный луч, а Нос стал постепенно терять свой кавказский акцент, как тапочки.

Греческое вино начинало действовать. Но не так, как шуйская водка или самогон, которые вчера пил Велемир. Тогда он только дурел, а сейчас благодушествовал. И наслаждался. Словно попал в элизиум античных теней. О греках и римлянах сейчас и шла речь.

— О великой античности Европа впервые узнала даже не от самих греков-переселенцев, а от арабов из Испании, — говорил Корень. — И от них же получила первые знания. И лишь много позже гуманисты-гуманоиды эпохи Возрождения, едва «найдя» древние рукописи и вооружившись приобретенными знаниями, взялись «возрождать античность» и «улучшать» ее. Прежде чем делать списки с найденных рукописей, как латинских, так и греческих, они занимались их исправлением. А по сути писали заново. На Руси в это время делали списки с византийских икон, а в Европе руками Петрарки, Колюччо, Салютати, Леонардо Бруни, Валлы и других известных гуманистов делали глоссы, маргиналии и правку того, что им досталось. Ведь как они «переводили»?

— Да, как? — спросил Клемма.

— Ситуация с языками в Средние века была совсем не такой, как много позже, с изобретением книгопечатания. По словам Триссино, каждый город, каждый замок, каждая вилла, каждая семья и даже, более того, каждый человек — образовывал некий новый язык, отличающийся от других и словарем и произношением. Но именно в этом и проявляется процесс дифференциации языков, характерный для местностей с неразвитыми общественными отношениями и общей культурой. И можно предположить, что при переводах царил полный произвол. Так как знать достаточно хорошо аттический, эолийский, дорийский, понийский и другие диалекты древнегреческих и древнеримских оригиналов итальянцы не могли. Таким образом «античные тексты» XIII века и превратились в «оригиналы».

— То есть считаешь, что нет ни Платона, ни Аристотеля, ни других античных авторов? — усмехнулся Нос.

— Все это поздние выдумки Средневековья. «Аристотель» по-гречески означает — «наилучшее завершение». А имя софиста Прокла, с которым спорит в своих трактатах Аристотель, переводится как «далекий». Что из этого следует? Неизвестный средневековый автор, оставаясь анонимом, опровергает в своих научных работах идеи о неразрывности связи имен и их предметов другого анонимного автора — «Далекого», предлагая, тем самым, «Наилучшее завершение» его трудам. А что это за трактаты? Они сейчас широко известны и с большим удовольствием муссируются всеми кому не лень. Это «Политика», «Риторика», «Поэтика», «Этика» и «Метафизика». Но «метафизика» вообще-то, если разобраться — пустое слово. Оно означает лишь «после физики». «Мета» по-гречески «после». Очевидно, неизвестный автор подустал от своих «трудов», или умер, или просто ничего лучшего не смог придумать, чтобы как-то назвать свой последний трактат, идущий вслед за «Этикой». Вот и возникло это расплывчатое и ничего, в сущности, не значащее словцо: «метафизика». Но которое можно применить ко всему высокоумному и философичному.

— Как филолог не могу с этим согласиться, — возразил Нос.

— Значит, и ты тоже яйцеголовый. Ведь все эти трактаты, как и воззрения Прокла и других антиков, не представления о мире древних людей, а представления о древних, сложившиеся в эпоху Возрождения. «Платон», кстати, погречески — «Обширный», то есть не имя собственное, а определение свода трудов. Поверь, как знатоку древнегреческого. А рукописей Аристотелевых сочинений нигде нет, никто их не видел. Приписываемые ему трактаты были изданы сначала в латинском изложении и даже для достоверности с латинскими комментариями от имени испано-арабского философа Аверроэса из Кордовы в 1489 году в Венеции. А через шесть лет появилось и их греческое изложение, изданное Альдом Мануцием. Который до этого точно также «переводил» с латинского «назад» на греческий и «Платона».