Однажды была осень - Марина Полетика

В завершение праздника всем было разрешено погладить артистов, угостить их честно заработанными сыром и печеньем, а самые маленькие, замирая от восторга, карабкались на колени к Деду Морозу, чтобы сфотографироваться у елки и загадать желание. Анатолию позвонили из отделения реанимации, и он, ни с кем не попрощавшись, бросил жене ключи от своего кабинета и мгновенно исчез, на бегу отдавая какие-то указания дежурному врачу и медсестрам.

— Ну все, теперь лишь бы к ночи вернулся, — расстроилась Лариса. — А то ведь он знаешь как — на праздники сам еще и дежурства берет, чтобы своих отпустить. Ладно, прорвемся… Пошли для травмы подарки раскладывать, там тоже ждут. Слушай, а ты когда с Валей поговоришь?

— Не знаю, — пожала плечами Лина. — Ему сейчас точно не до меня. Он меня видел — и не подошел.

— Как он к тебе подойдет, если на нем до сих пор дети висят — сама посмотри, — возразила Лариса. — Сейчас придет и…

Что будет, когда Валентин придет, она и сама не знала, обстановка действительно не располагала к задушевным беседам и выяснению отношений, на которые так рассчитывала Лина. Быстро похватав новую порцию подарков, участники труппы помчались по длинным переходам в другой корпус, пугая попадавшихся навстречу сотрудников больницы. Кабинет заведующего отделением травматологии был как две капли воды похож на тот, из которого они только что пришли. Несколько минут спустя к ним присоединился Валентин. Пользуясь тем, что до его выхода было еще несколько минут, он торопливо развязал пояс шубы, сбросил ее на диван, содрал с головы шапку с париком и бородой и стал жадно пить воду прямо из стоявшего на столе графина. Он был мокрый от пота.

— Валя… — Лина подошла и, повинуясь безотчетному порыву, стала платком вытирать ему смешную веснушчатую лысину, лоб, лицо. — Ты же весь мокрый! Тоже мне, Дед Мороз называется.

— Галка? — радостно удивился он. — Ты откуда?

— Я давно уже тут, с самого начала, — расплываясь в ответной улыбке, сказала Лина. — Меня Лариса позвала. Я уже пожалела, что Буську не взяла, в следующий раз обязательно вместе придем. У нее такие уморительные костюмы есть, детям точно понравится.

— О, тогда мы в онкологию пойдем, — оживился Валентин. — Ричарда туда не пускают, кота с попугаем тоже, а вот твою мелочь, пожалуй, можно. Только там тяжело. Сама понимаешь. Даже Лариску не берем — реветь начинает. Все смеются, а она стоит и ревет, хоть что с ней делай.

— Ничего. Если с тобой — то я справлюсь. — Лина хотела добавить, как полагается в таких случаях, — хоть на край света, но постеснялась при посторонних. — Ты только скажи, когда, ладно?

Но как раз в этот момент все участники спектакля отправились начинать новое представление, а догадливая Лариска, закончив «заряжать» мешок, тут же метнулась вслед за всеми, оставив их наедине.

— Одеваться пора, — вздохнул Валентин. — Какого черта они здесь так топят? Как в Сахаре.

— Я помогу, Валь! — схватилась за шубу Лина. И пока он стоял к ней спиной, пытаясь попасть в рукава, она торопливо проговорила, сама ужасаясь тому, что говорит: — Валечка, я с тобой хоть куда пойду! Мне без тебя плохо очень. Ты прости, что я сбежала тогда, я глупая просто.

Он уж вдел руки в рукава с меховыми отворотами, но все еще продолжал стоять к ней спиной, медля обернуться. Лина приникла к его спине, ощущая щекой обманчивую шелковистость искусственного меха, и заговорила еще быстрее:

— Валечка, а хочешь, я вот прямо сегодня из дома сбегу? Хочешь, мы с тобой Новый год встретим? Все равно где, хоть в машине, хоть в лесу — лишь бы с тобой. А хочешь, прямо сейчас поедем и купим билеты куда попало, сядем в поезд и поедем, а? В Москву. Или в Питер. А потом обратно. Хочешь? Мне теперь все равно, что Сергей скажет. Мне на него наплевать уже!

Валентин завязал пояс шубы и наконец обернулся к ней. Лина была высокого роста, и их глаза оказались на одном уровне. У Плюсика они были карие, в крапинку — как будто тоже веснушчатые. А раньше она этого не замечала. Он взял ее лицо в свои ладони, тоже заглянул в глаза. Лина замерла, чувствуя, как сердце бьется где-то у горла. Закрыла глаза и дышать, кажется, перестала. Сейчас он ее поцелует, и тогда…

— Нельзя так, Дюймовочка, — очень тихо, одними губами, сказал он, но Лина услышала. — Неужели ты все еще не поняла, что так нельзя? Может быть, он и крот. Но мы-то с тобой — нет.

Он отпустил ее и отошел. Лина открыла глаза. Плюсик неловко натягивал шапку с пришитой к ней кудрявой белой бородой, глядя на свое отражение в стекле книжного шкафа.

— А как надо? — тихо спросила Лина, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, и запрокинула голову, чтобы они не пролились и не потекли по щекам.

Плюсик набекрень, как клоунский колпак, напялил нелепую шапку и, прихватив стоявший у дверей мешок, молча вышел — грустный рыжий клоун, разучившийся смешить.

— Как надо?! — закричала ему вслед Лина. — Как надо, скажи, черт побери, скажи?!

Но дверь закрылась, и она осталась одна в чужом кабинете, тоже пахнущем лекарствами, хлоркой и подгоревшим молоком.

Второго января Лина и Сергей улетели на Бали. Будто повинуясь щелчку телевизионного пульта, разом сменилась картинка их жизни: вместо нерассветных дней, грязно-серого снега и промозглой оттепельной сырости — торжествующее солнце, бездонное небо всех оттенков синего, изумрудные волны, цветущие плантации магнолий и орхидей. Цветочный запах буквально поглотил их, пропитал одежду, щекотал ноздри. Они с Сергеем, наплевав на распорядок дня, поздно вставали, просыпая завтрак, и поздно ложились, изучая меню многочисленных ресторанчиков вокруг отеля. Купались, когда удавалось «поймать» океан, в отлив уходивший метров на сто от лежаков и зонтиков. А если не удавалось, то просто часами бродили по берегу, собирая кусочки кораллов и всевозможные ракушки. Они мало разговаривали, зато часто брались за руки, и муж говорил ей на ушко всякие нежности, от которых она иногда смущалась — не особенно, больше для порядка. По ночам занимались любовью, утром поздно вставали, просыпая завтрак… и все начиналось сначала. Один день был похож на другой, и все дни были прекрасны в своем восхитительном однообразии, заставляя жалеть только об одном — что их всего десять… девять… семь… пять…

Дома, тридцать первого декабря, под бой курантов, Лина загадала одно-единственное заветное желание: пусть все, что случилось в прошлом году, уйдет вместе с ним. Сгинет и забудется. А новый пусть начнется с чистого листа, на него Лина будет «записывать» только счастливые, спокойные мысли. Все будет как раньше, только еще лучше. Они с Сергеем прожили много лет, прожили дружно, как говорится, в любви и согласии. Они родные люди. И больше ей никто на свете не нужен. А если… Но нет, все остальные варианты в намеченное русло не вписывались и подлежали немедленному вычеркиванию, а еще лучше — стиранию волшебным ластиком, чтоб без следа. «Записи» на новом листе Лина делала аккуратно и методично, как хорошая ученица, внимательно отмечая даже мелочи и старательно избегая помарок.