Ольф. Книга третья - Петр Ингвин

поперек ванной, две распорки по нижней части не давали сиденью сместиться.

– О какой плате ты говоришь?

– Сделанная правильно, такая услуга стоит немалых денег. – Люба-номер-два села передо мной на скамью, раздвинутые ноги обеспечили объем работ. – Тренируйся и одновременно расплачивайся.

Вот уж не думал я, что окажусь в такой ситуации. Руки подрагивали. Одна часть сознания требовала не делать то, что предлагалось, другая голосовала за это всеми конечностями.

– Тут все отлично, бритва не нужна, – выдавил я.

– Это на взгляд мужика, которому от женщины нужно только одно. Проведи рукой. Не пощупай, говорю, а проведи, и ощутишь легкую жесткость, а она, если не принять мер, станет колючестью. Да, вот так, вдоль, вглубь, еще раз, чувствуешь? Не стесняйся, сейчас ты не мужчина, а специалист важного косметологического направления. Ты же не стесняешься врача? И врач не стесняется делать свою работу.

И я, обтекая потом вовсе не от жары и влажности, применил полученные знания. После основной части процесса, вымотавшей все силы, включая силу воли, Люба-номер-два убрала с ванной сиденье-поперечину и опустилась передо мной на четвереньки, лицом к стене, прогнувшись и выпятившись, чтобы все скрытое отворилось:

– Теперь – в таком положении, чтобы добраться до труднодоступного и всего прочего, что осталось.

Вид завораживал. Тело отказывалось повиноваться, оно требовало своего. К сожалению для него – своего, но не моего. У меня есть Люба. Далекая и несговорчивая. Желанная и недоступная. Мое будущее счастье.

А как же настоящее? Коту под хвост?

Нельзя думать о настоящем. Это больно. Думать нужно о будущем.

А глаза видели настоящее.

С огромным трудом (для души) я превратил оставшуюся жесткость в нежную мягкость и, наконец, отложил бритву к прочим принадлежностям.

– Готово.

– Спасибо. Теперь смажь увлажняющим кремом, – качнувшийся подбородок Любы-номер-два указал на флакончик, из которого она обрабатывала мои побритые поверхности.

Ее поза осталась прежней. Я набрал крем на правую ладонь и, помогая и придерживая левой, начал втирать.

Это было невозможно. Руки чувствовали. Тело требовало. Любые отговорки бессмысленны, они противоестественны.

Стоп. У меня есть Люба.

А у моего организма нет Любы. Зато здесь у него есть Люба, правильная Люба, такая, как надо. Мои руки замерли.

– Я хочу…

– Я тоже.

Часть третья. Альф

Глава 1

Телефон Маши отозвался сразу:

– Что-то случилось?

Ни «привет», ни «алло»…

– Почему сразу «случилось»?

– В нормальной ситуации ты не позвонишь.

Она права. Я покосился на готовившую завтрак Любу-номер-два и спросил Машу:

– Ты дома?

– Давно.

– Я потерял ключи. Скоро приеду.

То, что произошло ночью, не должно было произойти. И все же произошло. Среди прочего виновато итальянское лакомство, в состав которого, как между делом объяснила Люба-номер-два, входила водка. В состоянии ледяной кашицы алкоголь не ощущался, язык чувствовал только лимон и холод. Злую шутку со мной поочередно, с нарастающим эффектом, сыграли барный коктейль с неизвестным количеством спирта, кофе с неизвестным количеством коньяка и, в качестве контрольного выстрела, сорбетто с неизвестным количеством водки. Я где-то читал образец женской логики: «Алкоголь вреден: он толкает на мимолетные связи, после них тянет покурить, а курение убивает». Вот-вот. Я не курю, но от того, что случилось, покурить тянуло просто очень.

После жаркого рандеву в ванной я по-детски расплакался, оскорбил Любу-номер-два, покрыв последними словами, хотя сам был виноват не меньше, и едва не ушел в ночь и холод. Люба-номер-два проявила женское великодушие, она понимала, что во мне говорит алкоголь, и отвела меня спать в гостевую комнату. Наверное, я там буйствовал или вел себя еще как-то непотребно, теперь не вспомнить. Люба-номер-два успокаивала меня, она прилегла рядом, обняв и баюкая, и невозможное, случившееся в ванной, вновь оказалось возможным.

Когда рассвело, я тихо поднялся и около двух часов ждал Любу-номер-два внизу на диване. Смотреть ей в глаза я не мог. Она включила музыку и приготовила завтрак, мы съели его в полном молчании.

Люба-номер-два не выдержала первой.

– Тебе не понравилось?

– Все намного хуже.

Мне понравилось.

Сейчас, при свете дня и тяжелой, но трезвой голове, я понимал весь ужас произошедшего. Люба-номер-два видела мое состояние и, спасибо ей огромное, не намекала на продолжение.

– А мне очень понравилось как ты меня брил, – сказала она. – Поверь специалисту, у тебя талант.

Разговор об этом продолжился, когда после моего звонка Маше Люба-номер-два повезла меня домой.

– У нас в салоне одни девки работают, а мужские руки – совсем другое. Как в кулинарии: лучшие повара – мужчины, хотя большинство поваров – женщины. Ты кто по профессии?

– Историк.

– Стыдно, батенька. Если ты не академик, на истории денег не заработаешь. На что будущую семью содержать собираешься? Приходи к нам в салон, для начала попрактикуешься на персонале, и если все нормально… Обещаю, в обиде не останешься, создадим лучшие условия, а конкурентам носы утрем.

– Подумаю.

– Салон «Сизиф», адрес и телефон найдешь в сети.

– «Сизиф»?!

Название брали с потолка, что ли, не задумываясь о смысле? Как историку, мне стало смешно и грустно.

Люба-номер-два улыбнулась:

– А ты подумай о специфике салона. Сколько бы мы ни трудились и как хорошо ни делали свою работу, через день-два все возвращается в исходное состояние.

Расстались мы обыденно, как знакомые, которых ничего не связывает.

Дома я сразу прошел в свою комнату и рухнул в кровать.

Как относиться к себе после случившегося? Я понимал мерзость поступка. Я изменил Любе.

Но. Как изменить тому, с кем ничего не было? Разве это измена? Понимаю, что ищу оправдание, и мой поступок нужно судить в другой плоскости, но почему не посмотреть на ситуацию с этой стороны? Совесть мучила, а довольный организм расплывался в неге: «Ты молодец! Ты думаешь обо мне! Историки копаются в прошлом, чтобы узнать будущее, и забывают о настоящем. Ты не забыл. Повторяю: ты молодец!»

А на душе скребли кошки. Невольно приходили сравнения с Машей. Она любит Юру, но молодой организм требует больше, чем дает любовник, и Маша изменяет ему, ничуть не считая это проблемой. Или она не чувствует укоров совести, потому что Юра тоже не святой? Он признается Маше в любви, встречается с ней, но в остальное время живет с супругой. Поставить себя на место Маши было сложно и почти невозможно, но я постарался, и получалось, что Маша права в своей обиде на женатого любовника. Как можно требовать верности, если Маша у тебя на втором месте после другой женщины?

А мне было обидно, что случилось невозможное, и в то же время