Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

– Да. Мне приятно, что тебе было больно. Нашёл себе дрозофил, пастырь хренов. Экспериментатор, блин!

– Не надо сердиться, Полина. Ты не в силах вызвать подобной ответной реакции. Ты по определению не можешь меня ни задеть, ни уязвить, ни разозлить. Мне будет всего лишь больно, не более, прости за фонетику.

– Ты хочешь вызвать у меня чувство вины?

– Что ты! Даже не вздумай! Это всё выдуманная индульгентами чушь – чувство вины. Разве виновато лезвие ножа в том, что ты сам порезал себе палец? Разве можно сердиться на лезвие ножа за то, что ты сам порезал себе палец? Так что и приятно лезвию ножа не может быть от того, что кому-то больно.

– Ну вот, договорились. Теперь я ещё и неодушевлённый предмет!

– В некотором смысле – да. В некотором смысле. Ты знаешь, что женщинам разрешили иметь душу не так уж и давно? Буквально только в нашей эре? – Примус мягко улыбнулся. – Не забивай свою хорошенькую головку. Это всё пустые слова. Ты же знаешь, люблю поговорить. Что касается конкретного случая истинно двойных стандартов – вернёмся к теме, – мне было больно потому, что к Кроткому ты испытываешь лишь искусственно удерживаемую первую настоящую девическую влюблённость, а к Глебу – крещендо нарастающий женский интерес. Две большие разницы. Очень серьёзные и очень большие. Ерунда всё, детка! Лучше посмотри, как красивы сейчас небеса…

Спасибо тому деканату, что выдумал часовые перерывы между вторыми и третьими парами. Спасибо за прекрасное осеннее небо над Приморским бульваром.

После занятий они затарились в хозяйственном моющей пастой, стиральным порошком, ёршиками и лампочками (увы, но стульчаков для унитазов не было – дефицит) – причём тут солировал Примус, и отправились к Полине в коммуну. Парень пришёл от её обиталища в восторг. Начиная с коридора. Как только она открыла дверь, Примус завопил:

– Какой простор! Какое величие! Так и представляю себе какого-нибудь барского малыша в матросском костюмчике, рассекающего этот коридор. «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона»[36].

– Тихо! Не ори! Тут куча соседей, и я им не слишком нравлюсь. И тоже мне, нашёл простор с величием. Это корыто, что ли, величие?

– Я зрю в суть, в отличие от тебя, моя дорогая.

– Зри в суть не так громко, идём!

В переходе с телефоном уже стояла Неля Васильевна.

– Не успела въехать, уже мужиков водит! – проскрипела она, как только увидела Полину и Примуса.

– Здравствуйте! – воскликнул Примус. – Вы так польстили мне, назвав меня мужиком, да ещё и предположив, что эта юная леди меня «водит», не успев въехать, что позвольте, я поцелую вам руку! – Не дожидаясь испрошенного позволения, Примус схватил старушечью кисть и почтительно приложился к ней.

«Ужас!» – пронеслось у Полины в голове.

– Разрешите представиться! Алексей Евграфов! Кадет!

– Кадет он. Кадет – на херу гондон надет, – проворчала старуха, впрочем, тем самым никаким голосом, свидетельствовавшим о не плохом её настроении. – Идите уже. В туалете не блевать!

Полина, не выдержав, прыснула.

– О нет, что вы! Как вы могли подумать, гранд-дама! Блевать я обязуюсь только на территории отдельной комнаты жилички Романовой! – Девушка потащила Примуса за собой. – Грандиозная старуха! – разнеслось по коридору эхом.

Споро всё отмыв – коридорное окно и туалет (и даже старый тётки-Валькин стульчак) отдраил Примус по собственной инициативе, куда быстрее и чище, чем Полина – одно-единственное окно в комнате, – они уселись пить чай, не забыв налить Тигру обещанного молока.

– Слушай, откуда он явился, а? Я так разволновалась, когда Нелька выползла навстречу, что совсем забыла о Тигре. Только сейчас вспомнила, когда он мяукнул. Он был в комнате, когда мы пришли?

– Полина, ну а где же ему быть? Это кот, солнышко, хоть и маленький. Ни одно животное добровольно от миски не уйдёт.

– А почему его туалет чистый?

– Ну, может, где-то путешествовал. Но к миске вернулся.

– Где он мог путешествовать? Разве что в шкафу! Комната была заперта на ключ.

– Поля, сейчас-то он тут! Ты же не собираешься держать кота всё время взаперти, под замком. Это сейчас он котёнок, а за зиму отъестся в толстого взрослого кота, и весной… Не собираешься же ты его кастрировать? – строго воззрился на неё Примус. – Кастрированный кот – это кот, лишённый самой своей кошачьей сути. Так с котами поступать нельзя. Особенно с Тиграми! – он погладил трущийся у его ног комочек шерсти.

– Если он будет выходить в коридор и в кухню, Нелька его убьёт. И не только его.

– Нашла убийцу. Просто старая бабка. Не волнуйся, кот проворнее старухи, гарантирую! Иначе не кот он, а собачье дерьмо. Ладно, всё чисто, все довольны, давай уже пускаться в откровения под кофеёк с сигареткой. Вы, леди, садитесь на окно – вам к лицу широкие подоконники с видом на пасторальный пейзаж уездных двориков. А я тут пристроюсь, у ваших ног. Начинайте, я вас внимательно слушаю!

И хотя знающим Примуса поверхностно могло показаться иначе – он действительно умел слушать.

Факты, если разобраться, были незамысловатые. Потому что откуда в восемнадцать лет взяться замысловатым? Действительно, после той самой дачи у неё с Глебом начался роман. Ничего такого особенного, но по сравнению с Полиными отношениями с Вадимом Коротковым это был действительно роман. Он катал её по городу и за город, водил в немногочисленные рестораны, студентам, прямо скажем, недоступные, и не только по деньгам, но и по пресловутому фейсконтролю – тогда он был куда более жесток, нежели нынешний. Глеб не считал детством кино, но после пары сеансов в кинотеатре сказал, что кино удобнее смотреть у него дома. Потому что у него есть видеомагнитофон, да и фильмы куда интереснее. Полина вовсе не боялась идти к нему домой, потому что он был очень мил, очень остроумен и очень внимателен. Он дарил цветы, покупал дорогие конфеты (у Полиной мамы в загашнике скопилась целая коллекция «на День учителя» всему начальству и подругам). Но ничего такого особенного, что обязывало бы девушку к чему-то там, вроде… «Ну, ты понимаешь, да?»