Чужой среди своих - Василий Сергеевич Панфилов

«— Кто? Я?! А мама, значит… и папа?! О-о…»

Поймав себя на том, что начал трясти головой, как припадочный, я подхватил чемодан и один из баулов, пока тётя Фая говорит…

«— О она что, в самом деле тётя, или так? О-о… да какая разница?! Моше! Бля…»

… и принялся ждать, пока тётя (!) Фая закончит грузить сына информацией о драгоценных нас, и не отошлёт его к папе Боре, который служит здесь при Дворце Спорта, и совсем скоро будет здесь, и будет очень рад!

Затаскивая вещи на второй этаж по узкой, поскрипывающей деревянной лестнице, я всё никак не могу собраться с мыслями.

«— Моше! Я?!»

Попытки поднять пласты памяти, доставшейся мне по наследству, не привели ни к чему интересному. Вот что характерно — прекрасно помню всякое такое… эмоциональное, вплоть до (частично) отношения к разным учителям, хотя на хрена это мне…

Но о своём еврействе — ни черта! Вообще ничего! А ведь должно было, должно… Наверное, эту тему как-то поднимали, но вскользь, и она проскочила из одного уха в другое, не оставив в извилинах мозга заметных следов.

За несколько ходок перетащили вещи. Отчаянно суетящаяся и без умолку болтающая тётя Фая, распихивала их по антресолям и шкафам вместе с мамой, мягко, но непреклонно отстранив нас с отцом от столь важного и ответственного дела.

— Ой, вы ж с дороги! — спохватилась она, всплёскивая руками, — Вон, пройдитена кухню! У нас отдельная кухня! Борух тогда сказал, что если хотите, чтобы он работал там, где сейчас, то ему или да, или он нет! И что вы думаете?

Театральная пауза и игра лицом показались мне чрезмерными, но мама, по-видимому, росшая в такой атмосфере, явно наслаждалась всей этой МХАТовщиной местечкового разлива.

— Дали! — поставила наконец точку тётя Фая с видом Наполеона.

— Да что ты говоришь! — всплеснула руками мама, кинувшая на отца не расшифрованный мной взгляд.

— Да! Да! — с ещё большей экспрессией ответила хозяйка квартиры, для убедительности постукивая плотно сжатым кулачком по открытой ладони.

— Да, так что ж вы стоите? — тут же переключилась она на нас, — Кухня тама, и будьте, как дома!

Переглянувшись, мы с отцом поспешили зайти в малюсенькую, чистенькую кухню, где по очереди экономно умылись в рукомойнике, вода из которого с жестяным звоном капала в оцинкованное ведро. После этого нам провели быструю, но очень информационно наполненную экскурсию по крохотной двухкомнатной (!) квартире…

— … и кладовка, кладовка! — широким жестом показала тётя Фая на дверь, — А вид? Нет, вы даже не представляете, какой вид!

Она подвела нас к окну и заставила посмотреть вдаль, стоя рядом со скрещенными на груди руками и невероятно самодовольным лицом. Заверив её, что со второго этажа открывается чудесный панорамный вид на двор с сараями итуалетом, и на другой двор, с сараями и кривоватым турником из лома, закреплённого поржавелыми скобами на деревьях, мы поспешили ретироваться…

Отец — покурить, а я, пробормотав что-то о необходимости получше разглядеть столь чудесный двор, выскочил следом за ним, почти тут же наткнувшись на Лёву, идущего рядом с рослым мужиком, носатость и нахальный вид которого не оставлял никаких сомнений в том, что генетика — вот она! Работает!

— Здаров! — Борис, он же Борух, по-простецки протянул руку отцу, — Шимон, так?

— К Ивану больше привык, — ответил тот, покосившись на меня.

— Да я как бы тоже… — бормочу еле слышно. Отец на это только виновато пожал плечами и отвёл глаза.

— Уже, я так вижу, с Фаей познакомились? — с лёгкой улыбкой осведомился Борис, — Вы не переживайте! Она так-то спокойная…

— Угу, — скептически брякнул Лёва из-за спины отца, и, поймав мой взгляд, отчаянно замотал головой.

— … сейчас с Лидой наговорится, и успокоится, — продолжил мужчина, будто не слышавший своего сына, — А вы, я так понимаю, только что с дороги? Голодны?

— Нет, нет… на барже два часа назад позавтракали, — излишне резко отозвался отец, и я подтверждающее кивнул. В дорогу нас собрали капитально. Все эти пироги, пирожки, калёные яйца и ветчина были у нас в масштабах устрашающих. Едва ли не каждый знакомый хотел внести свою лепту, дав нам что-нибудь в дорогу, ну а знакомых у нас в посёлке, как выяснилось, очень много…

А на барже у мамы включилось извечное «Ешьте, чтобы не пропало!» И мы ели… Господи, как мы ели… через не могу, через не хочу, через надо и укоризненный взгляд…

Так что есть я не хочу, а вот…

— Туалет вон там? — осведомился я несколько напряжённо, ощущая старый, но ещё не прочитанный (для таких случаев и берёг) «Советский спорт» в кармане куртки.

— Ага… — отозвался Лёвка, — я покажу!

— А потом мыться с дороги! — решительно постановил дядя Боря, и добавил внушительно, веско проговаривая каждое слово:

— В нашем Дворце Спорта душ есть!

Намыливая руки крохотным, потрескавшимся коричневым обмылком, вполуха слушаю Лёву, который таки нашёл свободные уши…

«— Да тьфу ты! Всего пять минут, как еврей, а уже местечковый акцент в мыслях прорезался, — ужаснулся я, — Откуда только… А-а! Точно! Сериал „Ликвидация“ и Гоцман… что значит — мастерская работа! Намертво приклеилось, на две жизни!»

… а троюродный брат (!) тем временем, перескакивая с дворовых разборок до запутанных родственных связей, упоённо вываливает на меня всё, что считает важным.

— Ага… — рассеянно киваю я, смывая мыло, — а они? Так, так…

— Воду надо принести, — сообщил Лёва, привставая на цыпочки и заглядывая в бачок уличного рукомойника, — Сейчас… я тебе и колонку заодно покажу!

Заскочив в близлежащий сарай, стоящий без всяких замков, лишь с одной проржавевшей щеколдой, давно не используемой по назначению, он чем-то загремел и почти тут же выскочил со старым металлическим ведром.

— Пошли! — мотанул кузен стриженой головой, — Минут пять у нас точно есть! Пока мама не навешает папе уши, она его не отпустит.

Киваю, подмечая словечки из русского для не русских, ведь это теперь и моё, родное! Зачем мне вообще всё это…

«— А своих узнавать! — ёрнически вякнуло подсознание, — Я ж теперь этот… сионист! Скажет кто-то „Таки да“ или что-то такое же, и я тут же пойму, что он или из наших, или из Одессы! А нам, евреям, положено держаться вместе и стоить козни все остальным!»

Ёрничество моё, впрочем, несколько натужное, вымученное. Убедившись в туалете, что я — точно (!) еврей, и таки да — Моше не только по папе и маме, но и, судя по тому самому, ещё и по записям в синагоге, впал в несколько меланхоличное настроение.

В голове, разом,