Витающие в облаках - Кейт Аткинсон

— Его политизировали, — объяснила я Бобу и Шугу.

— Ух ты! — сказал Боб. — Больно было?

Рядом с Робином появилась Шерон.

— Прямое действие, — сказала она, лихорадочно тряся сосками, — это единственный способ что-либо изменить.

— Именно! — согласился Робин.

— Херня, — сказал Шуг (очень лаконично, подумала я).

— Когда придет революция, вас и таких, как вы, поставят к стенке первыми! — прошипела Шерон.

Робеспьер, Сталин, Шерон — траектория развития политической мысли стала мне ясна. Шерон в полемическом задоре принялась разглагольствовать о том, как студенты будут править миром и как рабочие с местной часовой фабрики и хлебозавода возьмут на себя управление факультетом гуманитарных и общественных наук (кстати, вот это могло бы оказаться и к лучшему).

— А я думала, мы митингуем из-за Вьетнама… или из-за шахтеров… — удивилась я.

При виде моей тупости Робин вздохнул:

— Мы митингуем из-за всего!

— Из-за всего? Но это же очень много разного…

— Ты ничем не лучше своего парня, — обиженно сказал Робин.

Боб растерянно посмотрел на меня.

— Это он про тебя, — объяснила я.

— Мы поднимаем восстание! Нам не нужны легкомысленные люди вроде вас! — сказал Робин.

— И пятая колонна! — добавила Шерон, угрожающе глядя на меня.

Все это не улучшало моего самочувствия. Помимо головной боли, у меня началась ломота в руках и ногах, а горло будто натерли наждачной бумагой.

Боб и Шуг объявили, что «зависнут» тут и посмотрят, что будет дальше, а я пробилась через толпу и выбралась в коридор, надеясь не попасться на глаза Мэгги Маккензи.

Внезапно до меня донесся ее строгий голос — можно подумать, что, вспомнив о ней, я вызываю ее неким волшебным образом, — и я поскорее скрылась в женском туалете.

Там оказалась Терри. Она сидела на подоконнике перед зеркалами в компании неожиданной новой собаки: шелковисто-гладкой, очень элегантной и явно породистой — гораздо более утонченного воплощения собачьей сущности, чем давешний неуловимый желтый пес. Новая собака и Терри делили между собой пакетик шоколадного драже: одно Терри, одно собаке и так далее. Животное брало драже с ладони Терри губами, словно лошадь-чистюля.

— Познакомься, это Хэнк, — сказала Терри гордо, словно сама только что родила этого пса. — Я его нашла.

Она потерлась о мокрый собачий нос своим, чуть более сухим.

— Правда, он потрясающий?

Пес меланхолично воззрился на меня красивыми глазами цвета морской волны. Меня посетила ужасная мысль.

— Как называется эта порода?

— Боже, какая ты невежда. Веймарская легавая, как же еще.

— Да, я так и подумала.

Я не решалась разрушить новообретенное счастье подруги своими подозрениями по поводу того, откуда взялся Хэнк. Ибо кто это мог быть, если не Малыш? Терри встала и осторожно потянула за веревку, которой была обвязана шея собаки.

— Нам надо идти. Купить всякое.

— Всякое?

— Ну да. Всякие собачьи вещи.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой?

— Нет, я справлюсь.

Терри соскочила с подоконника. Пес тенью последовал за ней, и она целеустремленно (этого наречия она еще ни разу не использовала на моей памяти) направилась прочь. Она даже темные очки сняла. Может быть, под панцирем ламии все еще таилась типичная американская девушка — бодрая, находчивая студентка, из тех, что подрабатывают бебиситтингом и становятся королевами выпускных балов. Кажется, новой Терри я была уже не нужна.

Неужели меня так легко заменить? — думала я, выходя из женского туалета в коридор. И кем — собакой! Впрочем… а что, если это решение проблемы с Бобом? Можно подарить ему собаку, и она меня заменит. И будет относиться к нему лучше, чем я. Собаки не умеют готовить, зато не склонны осуждать ближних.

Меня так поглотила эта идея — я уже воображала Боба с игривым бордер-терьером, способным выполнять простую работу по дому, — что я не заметила Мэгги Маккензи, рассекающую Сумрак, и со всего маху врезалась в нее. Из меня это столкновение вышибло дух, но Мэгги, кажется, ничто не могло поколебать.

— Мисс Эндрюс, — резко произнесла она, — ввиду вашей неорганизованности я продлеваю установленный мною крайний срок. Я даю вам время до послезавтра, до десяти утра.

У меня так все перемешалось в голове, что я с трудом понимала, о чем она говорит.

— Если к этому времени ваш реферат не будет у меня, мне придется сообщить ректору, что вы не допущены к получению диплома.

Студсовет был полон людей, которые лихорадочно обсуждали оккупацию, подрывную деятельность и насильственный захват библиотеки. Все, кроме Андреа и Кевина, которые, мрачно терпя общество друг друга, вели долгий спор о каком-то запутанном моменте эдраконийской юриспруденции. Андреа, в платье-халате из марлевки, мучительно решала, съесть ли ей картофельный чипс с солью и уксусом.

В баре завязалась потасовка между регбистами и революционерами. Кевин сердито сказал:

— Они просто смешны. У них за душой ничего нету, кроме лозунгов и жаргона. В Эдраконии люди, если во что-то верят, готовы отдать за это жизнь. У них и оружие есть, настоящее — рапиры, кинжалы, толедские клинки. Откованные из лучшей стали, украшенные бронзой, серебряной и золотой гравировкой. Стилеты, глефы, палаши, бомбарды, фальконеты…

Я смылась под каким-то предлогом. Наконец я нашла Оливию в очереди в кафе — она пыталась удержать одновременно поднос с едой, неухватистое тело Протея и новомодную коляску «Макларен» в бело-синюю полоску. Коляска была сложена в подобие зонтика. Я предложила взять поднос, Оливия сказала спасибо и вместо подноса пихнула мне в руки Протея. У него на щеках пылала сыпь — признак режущихся зубов. Он целиком засунул в рот один маленький боксерский кулачок, словно пытаясь себя съесть.

— Ты, случайно, не видела Кару? — спросила Оливия. — А то она меня попросила подержать его минуточку, а уже куча времени прошла.

— Увы, нет.

Она загружала поднос коробочками разных сухих завтраков и пакетиками молока.

— Как ты думаешь, он сможет это есть? Здесь не продают никакой детской еды.

Мы нашли место за столиком в углу. Оливия посадила Протея на колено, и мы стали ложкой совать ему в рот кукурузные хлопья. По-видимому, он нашел эту идею одновременно страшной и притягательной. Завидя приближение ложки, он неизменно разевал рот, как огромный птенец, а потом впадал в некий лихорадочный спазм, дрыгая руками и ногами и попискивая от новизны происходящего. Иногда он выплевывал «Рисульки» или шоколадные шарики, и они разлетались, как шрапнель.

— Я уверена, что его уже пора отлучать от груди, — смущенно сказала Оливия.