Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

Новое правительство больших восторгов в армии не вызывало. «3 марта, узнав в Таврическом дворце об образовании правительства, я немедленно отправился в свой батальон сообщить об этом солдатам и офицерам, — подтверждал Станкевич. — Я обходил роту за ротой, произносил коротенькие речи о необходимости правительства и о личном составе Временного правительства. Мне припоминается, что слова о необходимости правительства воспринимались довольно сухо. Не особенно дружно приветствовали и отдельных министров. Не вызывали энтузиазма, хотя я говорил о них с воодушевлением, так как хорошо знал, что значит в России переход власти в их руки. Но в аудитории чувствовался холодок»[503].

«После возникновения беспорядков, в течение каких-либо суток мир солдатский не только резко отделился от мира офицерского, но и определенно стал во враждебное к нему отношение, — записал уже 28 февраля в дневник помощник командира батальона лейб-гвардии Измайловского полка, стоявшего в Петрограде, полковник Борис Владимирович Фомин. — За малыми исключениями, все офицеры оказались в стане солдатских врагов, которых в лучшем случае игнорировали… В казармах царил полный хаос, занятия не проводились, никакого служебного наряда не было, нижние чины бродили по городу, казармы были полны людьми вольными, так и посторонними нижними чинами, кое-где в казармах произошли кражи, повсюду много пьяных, часть оружия оказалась разграбленной, офицеров не было видно, а те немногие, которые показывались в казармах, не имели уже возможности восстановить нарушенный порядок… Ходили толпы манифестантов и было много пьяных, которых один вид офицерской формы приводил в ярость и вызывал эксцессы»[504].

Было огромное количество случаев самосуда в отношение командного состава армии и флота. «Вспоминаю, как ни мучительно такое воспоминание, и о том, сколько офицеров и генералов погибло тогда, — писала княгиня Палей. — Одним из первых убили генерала графа Густава Штакельберга, мужа любимой моей подруги. Солдаты-революционеры вломились к ним в дом на Миллионной и силком повели генерала в Думу… Солдаты застрелили его в двух шагах от дома… Графы Клейнмихель и Менгден, генерал Шильдкнехт, инженер Валуев и многие-многие замучены и убиты тогда же, в начале революции, по хвастливому выражению князя Львова, «бескровной»[505]. Полковник Ходнев подчеркивал: «За все эти первые дни «свободы и бескровной революции» в одном только Петрограде число убитых офицеров гвардии, армии и флота достигло цифры 60 (по данным «санитарной комиссии» по уборке трупов…)»[506].

Самые страшные и массовые расправы над офицерами были на Балтфлоте. В Кронштадте 1 марта «народ беспорядочной толпой шел по улицам и сметал на своем пути все ему ненавистное, — с восторгом писал участник событий. — Снимались караулы, выпускались арестованные»[507]. Отряд полицейских, пытавшийся укрыться в помещении участка на Козьем болоте, был полностью перебит. Главного командира порта и генерал-губернатора Кронштадта адмирала Роберта Николаевича Вирена вытащили из его дома, привели на Якорную площадь и подняли на штыки. К рву за памятником адмирала Макарова на Якорной площади одного за другим приводили офицеров, где их немедленно расстреливали. Всего вечером и в ночь на 1 марта было убито около 50 офицеров кронштадтского гарнизона. Остальных офицеров арестовали и посадили в подземные казематы.

В Гельсингфорсе 3 марта на линкоре «Андрей Первозванный» начался бунт. Восстание перебросилось и на другие линкоры — «Император Павел I», «Слава», «Севастополь», «Полтава», «Петропавловск». Начальник бригады контр-адмирал Аркадий Константинович Небольсин был убит. Везде офицеры были арестованы и во множестве расстреляны. Это видел своими глазами капитан 2-го ранга Гарольд Карлович Граф, старший офицер эскадренного миноносца «Новик»: «Спустя некоторое время из госпиталя, куда стали привозить раненых и тела убитых офицеров, некоторым семьям сообщили, что в числе привезенных находятся близкие им люди. В первые минуты несчастные женщины совершенно теряли всякую способность соображать и как безумные метались взад и вперед… Стоны, женские рыдания и детский плач сливались в один безудержный взрыв отчаяния… К телам не допускают. Их стерегут какие-то человекоподобные звери. С площадной бранью они выгоняют пришедших жен и матерей, глумятся при них над мертвецами… Близится день. Улицы полны шумом, криками, стрельбой. Над Гельсингфорсом встает багровое солнце, солнце крови»[508].

Главнокомандующий флотом вице-адмирал Адриан Иванович Непенин телеграфировал 4 марта Родзянко: «Балтийский флот как боевая сила сейчас не существует. Бунт почти на всех судах»[509]. В тот день с митинга на Соборной площади Кронштадта группа моряков пошла арестовывать Непенина и его штаб. Когда вице-адмирала вели через ворота Свеаборгского порта, из толпы раздались выстрелы. Непенин был убит. Правительство, «оплакивая Непенина (слова Гучкова), назначало новым командующим адмирала Андрея Семеновича Максимова, полностью солидаризировавшегося с восставшими моряками. Максимов заявил, что был революционером всю свою жизнь, ждал «этого часа освобождения и дождался, за что был удостоен титула «адмирала революции».

Альфреду Ноксу в Таврическом дворце офицеры жаловались на свое невыносимое положение. «Я на минутку встретился с Родзянко и высказал ему свои опасения в том, что события принимают такой оборот, что ставят под сомнение возможность продолжения войны. Он ответил: — Мой дорогой Нокс, вам не следует волноваться. Все идет нормально. Россия — большая страна, она может одновременно выдержать и войну, и революцию»[510].

Действительно, начиналось все многообещающе. Пресса сообщала о многочисленных делегациях с фронта, которые появлялись в Госдуме. «Они сообщают, что настроение всех родов войск прекрасное. По волнующему всех вопросу о войне, все они единодушно заявляют:

— Ни пяди земли не уступим, мы немца не пустим!»[511]

Но победная эйфория проходила быстро. Армия, совершившая февральский переворот — и позицией высшего военного командования страны, и бунтом запасных батальонов в Петрограде, — оказалась не просто вовлечена в политику, она была в ее эпицентре. Что само по себе для армии смертельно опасно.