Лунный свет - Майкл Чабон

– Я думала, ты голодный. Собиралась прежде тебе накормить.

– Правильно думала.

Дед ногой придвинул тряпку для застилания пола, еще не вынутую из полиэтиленовой пленки, и встал на нее коленями, как на подушку.

– Господи, – сказала Салли, потом ойкнула.

Дед потянул вниз ее штаны вместе с трусами и уставился на седеющую меховую поросль – редкую, но длинную и очень мягкую на ощупь. Он прижался щекой к животу Салли. Мягкие белокуро-седые волоски щекотали ему ухо. Ноздрей коснулся запах ее шахны – уже не чужой, еще не привычный. Дед попытался сравнить его с запахом бабушкиной шахны, каким его помнил, и не смог. Слишком много времени прошло. Слишком много.

– Я голодный, – сказал он. – Знаешь, до чего?

– Не пошли, – напомнила Салли, с некой беспечной осторожностью опускаясь рядом с ним на пол. – Ты обещал.

Дед повел Дидденса на вырубку – осмотреть ракету и составить рапорт о ее местоположении и состоянии. Он сказал, что намерен переслать данные о Фау-2, но фон Брауна не упомянул, и оставил Дидденса готовить ракету к перевозке на запад. Про свои истинные намерения он собирался не говорить Дидденсу как можно дольше. Дед уверил себя, что в одиночку будет продвигаться быстрее, но на самом деле он горевал об Ауэнбахе и, как многие горюющие люди, не привыкшие выказывать чувства, думал, что нуждается в одиночестве.

Он пожал руки старому священнику и его сестре. Вложил в ладонь отцу Никелю две пачки «Честерфильда» и сигару неведомого происхождения. Священник поцеловал деда в щеку и латинской скороговоркой благословил того в дорогу. Фройляйн Юдит получила две банки сгущенки, пачку соленого печенья и номер журнала «Лайф» от 7 января 1944 года, загадочным образом появившийся у деда в рюкзаке через день после того, как они с Ауэнбахом вместе со Сто четвертой пехотной дивизией вошли в Кёльн. На обложке был Джордж Бернард Шоу. Взамен дед получил холодный взгляд, крепкое рукопожатие и маленький пыльный круг сыра.

– Что за черт? – спросил Дидденс. – Куда ты собрался?

Проснулся он весь зеленый, но проблевался в хлеву, опохмелился последней бутылкой вина и после прогулки по морозцу на встречу с легендарным чудищем вернулся к своей всегдашней брюзгливой манере.

– Я ненадолго, – соврал дед. – Просто хочу оглядеться. Ты дождешься транспортной команды и поможешь ей погрузить хлопушку.

Заслугу находки дед уступил Дидденсу: стрела, вонзившаяся ему в ногу, вывела их на священника, а священник – к Фау-2.

– У тебя тут дело, – напомнил Дидденс. – За ним тебя сюда послали.

– Я разыщу фон Брауна, – сказал дед. – Меня послали за этим.

– И что ты сделаешь, когда его разыщешь? Поцелуешь в губки? – Он изобразил томный женский голос: – Милый Вернер, твоя ракета так меня возбуждает! Можно я ее отсосу?

– Возможно.

– Ах, Вернер, твой браун такой фонистый!

Больше дед Дидденса не видел. Он вышел из дома и по дороге добрался до первого перекрестка. Почти сразу он услышал рев моторов и визгливый скрежет сцепления и увидел две полугусеничные машины, броневик и 2,5-тонный грузовик полевой кухни Восемьсот шестьдесят девятого батальона Шестьдесят пятой пехотной дивизии. Они ночью отстали от своих и теперь ехали в Падерборн, где повара полевой кухни собирались кормить оладьями на завтрак каждого солдата, которого сумеют найти. Падерборн был более или менее в стороне Нордхаузена, где последний раз видели Вернера фон Брауна, – по крайней мере, насколько знал мой дед. Он забрался в кузов полевой кухни, устроился между мешками с мукой, коробками яичного порошка и двумя стальными бочками кукурузной патоки и заснул ровно на середине мысли о том, что надо держаться и не засыпать.

Когда он проснулся, грузовик, пробуксовывая, сдавал назад, и было слышно, как в кабине чертыхается водитель. Голосуя полевой кухне, дед заметил на передней дверце эмблему: красный круг на золотом фоне. Ниже белой краской кривыми буквами сообщалось, что эту машину (которую зовут «Большеногая женщина») с июня сорок четвертого, то есть с высадки в Нормандии, бессменно водит капрал Мелвин Фиш из Ред-Бол-Экспресса{92}. Капрал Фиш наверняка уже привык к поганым дорогам, но тут даже ему пришлось плохо.

Дед высунулся из кузова. Очевидно, некий отважный тактик решил бросить через плечо мотоподразделение, чтобы прикрыть отступление эсэсовских частей. Три десятка мотоциклов с колясками, два приземистых кюбельвагена. Стопятимиллиметровые самоходные гаубицы М7 расстреляли мотоциклистов с холма. На сотни ярдов дорога превратилась в полосу препятствий из покореженных мотоциклов и трупов в жидкой грязи. Последние дни погода выдалась сухая; грязь под гусеницами и колесами состояла из пыли, крови и той доморощенной дряни, которую фрицы залили в бензобаки и которая теперь вытекла в дорожные колдобины. В грязи попадались волосы. Убитые немцы, насколько дед мог разглядеть по кровавой мешанине тел, были совсем зеленые мальчишки.

Сейчас его больше интересовало состояние мотоциклов. Судя по всему, они и до расстрела являли собой жалкое зрелище: гибридные уродцы, на скорую руку сваренные из металлолома и старых велосипедов, коляски как будто из гальванизированных стальных ванн, заклеенные шины. Велосипеды, стрелы. Скоро они будут швыряться камнями. Телами своих сыновей уже швыряются.

Чуть дальше по травянистому склону, послужившему гаубицам кегельбаном, сидел на мотоцикле немецкий офицер. Когда «Большеногая женщина», буксуя, проезжала мимо, его левый глаз как будто следил за дедом в кузове. Правую половину черепа и почти все лицо, за исключением пялящегося глаза, снесло напрочь. Прядка тонких волос пучком сухой травы прилипла к обломанной теменной кости и трепетала на ветру. Облепленные грязью ботинки крепко стояли по две стороны совершенно целого на вид мотоцикла, выкрашенного в защитный цвет. Фигура у офицера была взрослая, расправленные широкие плечи придавали позе оттенок вызова. Руки в перчатках крепко сжимали руль. Может, он рванул по склону, чтобы вызвать огонь на себя, может, надеялся увлечь мальчишек за собой в безнадежную атаку на холм. Пока американский конвой огибал препятствия, кто-то из солдат предсказуемо разозлился, что белокурая голова по-прежнему нагло сидит на расправленных плечах, а может, просто не смог противостоять такому сильному искушению. Он вытащил кольт и раза два пальнул в мертвого немца, но не попал. Тогда он прицелился, и голова разлетелась в кровавый туман. Обезглавленное тело осталось сидеть на мотоцикле, очень прямо.

Дед выпрыгнул из кузова и по щиколотки ушел в гнусное месиво. Как оно само, его зловоние было амальгамой, которую способна сплавить воедино только война, вроде той вони, когда вошебойная команда армейской полиции велит пленным снять одежду и обувь, и горклый дух подмышек и немытых ног мешается с бензиновой вонью инсектицида. Дед нашел изумленное лицо капрала Фиша в правом зеркале заднего вида и помахал рукой: мол, спасибо, что подвез.