И эхо летит по горам - Халед Хоссейни

— Мне там нравилось, — сказал он. — Там у меня были друзья. Я всех знал. Все у нас было хорошо. У меня есть в Америке дядя, сводный брат отца, Абдулла. Я его никогда не видел. Но он нам слал деньги раз в несколько месяцев. Помогало. Очень.

— А почему вы уехали?

— Пришлось. Пакистанцы свернули лагерь. Сказали, что афганцы должны жить в Афганистане. И тут перестали приходить деньги от дяди. Отец сказал, что все равно придется возвращаться домой и начинать все заново, поскольку талибы перебежали на пакистанскую сторону границы. Сказал, что мы в Пакистане в гостях, пора и честь знать. Меня очень придавило. Это место, — он махнул рукой, — мне чужое. А дети из нашего лагеря, которые бывали в Афганистане? Никто и слова доброго про него не сказал.

Адилю хотелось ввернуть, что он знает, каково Голяму. Хотелось выложить, как он скучает по Кабулу, по друзьям и своим сводным братьям в Джелалабаде. Но показалось, что Голям его засмеет. И поэтому сказал так:

— Ну, тут и впрямь скучно.

Голям все равно засмеялся.

— Не думаю, что они это имели в виду, — выдал он.

Адиль смутно понял, что его поставили на место.

Голям затянулся и выпустил череду колечек. Они вместе смотрели, как они уплывают и растворяются в воздухе.

— Отец говорил нам с братьями: «Погодите… погодите, вы еще вдохнете воздух Шадбага, мальцы, попробуете его воду». Он тут родился, мой отец, тут и вырос. Он говорил: «Никогда не пили вы такой прохладной воды и такой сладкой». Он всегда нам рассказывал про Шадбаг, а то была маленькая деревня, когда он тут жил. Говорил, что тут есть сорт винограда, какой можно вырастить только в Шадбаге и больше нигде. Можно подумать, прямо рай описывал.

Адиль спросил его, где они остановились. Голям отбросил окурок, глянул в небо, зажмурившись от его яркости.

— Знаешь поле рядом с мельницей?

— Да.

Адиль ждал продолжения, но его не последовало.

— Вы живете в поле?

— Пока да, — буркнул Голям. — У нас палатка.

— У вас тут разве нет родственников?

— Нет. Они все разъехались либо умерли. Ну, то есть, у моего отца есть дядя в Кабуле. Или был. Неизвестно, жив ли. Брат моей бабушки, работал на одну богатую семью. Но похоже, Наби и бабушка не разговаривали ни разу лет пятьдесят или больше, наверное. Они практически чужие люди. Если б отцу пришлось, он бы пошел к дяде. Но он хочет сам попробовать. Это его дом.

Они еще посидели молча на пне, глядя, как листья в саду трепещут от порывов теплого ветра. Адиль думал о Голяме и его семье, как они спят в палатке, о скорпионах и змеях, что ползают вокруг в поле.

Адиль не понимал, с чего вдруг рассказал Голяму, почему они с родителями уехали сюда из Кабула. Или, вернее, не мог выбрать точную причину. Он не был уверен, захотелось ли ему развеять впечатление, что живет припеваючи лишь потому, что обитает в большом доме. Или взыграло в нем эдакое школярское стремление быть царем горы. А может, то был призыв к сочувствию. Желал ли он сократить расстояние меж ними? Неизвестно. Может, все разом. Не понимал Адиль, почему ему важно понравиться Голяму, но одно ему было смутно понятно: причина — сложнее, чем просто постоянное одиночество и желание с кем-нибудь дружить.

— Мы переехали в Шадбаг, потому что в Кабуле кто-то пытался нас убить, — сказал он. — Однажды к дому подъехал мотоцикл и водитель расстрелял дом. Его не поймали. Но, слава Господу, никто из нас не пострадал.

Он не знал, какой реакции ожидать, но его удивило, что Голям не проявил никакой. Все еще щурясь на солнце, тот произнес:

— Угу, я знаю.

— Знаешь?

— Твоему отцу достаточно в носу поковырять, чтоб все об этом знали.

Адиль смотрел, как Голям смял пустую сигаретную пачку в шарик и запихнул ее в карман джинсов.

— У него и впрямь есть враги, у отца твоего, — вздохнул Голям.

Адиль знал об этом. Баба-джан объяснял ему, что некоторые люди из тех, кто воевал с ним бок о бок против русских в 1980-х, обрели власть и развратились. Сбились с пути, сказал он. А поскольку он отказывался участвовать в их преступных планах, они постоянно пытались его убрать, замарать его имя, распространяя о нем лживые, вредные слухи. Потому-то Баба-джан всегда старался оградить Адиля от такого — не позволял в доме газет, например, и не желал, чтоб Адиль смотрел новости по телевизору или лазил в интернет.

Голям склонился к нему:

— Я слыхал, он видный земледелец.

Адиль пожал плечами.

— Сам видишь. Тут всего несколько акров садов. Ну и еще хлопковые поля в Гильменде, кажется, — для фабрики.

Голям вгляделся Адилю в глаза, и улыбка медленно расползлась у него по лицу, обнажив гнилой клык.

— Хлопок. Ну ты и фрукт. Не знаю прямо, что и сказать.

Адиль не понял. Встал, отбил мяч о землю.

— Можешь сказать «Реванш!».

— Реванш!

— Айда.

— Спорим, на этот раз ты и одного не забьешь.

Теперь пришла очередь Адилю ухмыляться.

— На что?

— Это просто. На Зидана.

— А если выиграю, то есть когда выиграю?

— Я бы на твоем месте, — сказал Голям, — о такой невероятности не беспокоился.

Поединок прошел гениально. Голям кидался и влево, и вправо — и поймал все Адилевы броски. Стаскивая майку, Адиль почувствовал, какую глупость допустил, позволив обмануть себя на вещь, которая была по-честному его, может, самая ценная его собственность. Отдал. С тревогой почувствовал жжение слез и постарался их задавить.

Голяму, правда, хватило тактичности не напяливать ее прямо в присутствии Адиля. Он собрался уходить, улыбнулся через плечо.

— Отец-то твой, он же не на три месяца уезжает, верно?

— Я ее завтра у тебя отыграю, — ответил Адиль. — Майку.

— Я подумаю.

Голям зашагал к главной дороге. На полпути остановился, выудил из кармана смятую пачку сигарет и запустил ее через стену Адилева имения.

Каждый день почти всю неделю после утренних уроков Адиль брал мяч и уходил с территории. Первые пару раз ему удалось подгадать свои вылазки под расписание обхода охранников. Но на третий раз часовой поймал его и выйти не дал. Адиль сходил в дом и вернулся с айподом и часами. С тех пор охранник втихаря впускал и выпускал Адиля при условии, что дальше сада он не пойдет. А Кабир с матерью и не замечали его отлучек на час-другой. Таково преимущество жизни в большом доме.

Адиль играл один за задней стеной, рядом со старым пнем, каждый день надеясь увидеть, как вразвалочку идет к нему Голям. Он приглядывал за проселком, пролегавшим между главной дорогой и их территорией, пока чеканил, пока сидел на пне и смотрел, как боевой самолет прочерчивает небо, пока уныло швырял камешки в никуда. Чуть погодя забирал мяч и топал обратно в дом.