Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье

– Ну, что вы думаете теперь о своих друзьях? – сердито спросил Янга Рейбёрн.

Тот вместо ответа принялся поносить тлагуикосов, называя их трусами.

Минуту спустя вся улица напротив нас наполнилась бегущими воинами; они громко выли, направляясь к цитадели с очевидной целью найти там свое спасение. Тицок сразу увидел, что всякая попытка остановить и образумить эту орду людей, бежавших без оглядки, как бегут овцы от стаи волков, была напрасна; они могли опомниться, только попав в какое-нибудь верное убежище, где к ним вернется мужество. Действительно, в цитадели беглецы могли спастись хоть на некоторое время. Если бы даже неприятель попробовал пробраться туда с помощью приставных лестниц, достаточно было нескольких решительных людей, чтобы отбить атаку, пока наше рассеянное войско будет приведено в порядок. Поэтому наш храбрый начальник велел своему отряду повернуть в сторону, чтобы дать дорогу беспорядочно бегущей толпе. Пропуская мимо себя тлагуикосов, мы заметили, что офицеров с ними не было; Тицок счел это хорошим знаком: очевидно, регулярное войско образовало арьергард, прикрывавший беспорядочное бегство. Вскоре мы убедились, что индеец был прав: ряды беглецов начали редеть; громкие крики сражающихся, треск и звон оружия становились слышнее и вот недалеко от того места, где мы стояли, показался корпус воинов, правильно и не спеша отступавший назад, храбро отбиваясь от неприятеля. Отряд Тицока громко завыл, а наш предводитель расположил свою команду таким образом, что отступающие попали в наш центр; тут мы быстро сомкнули ряды и сами вступили в битву.

Мне трудно в точности описать, как происходило наше отступление к цитадели и какова была здесь моя собственная роль; в сражении весь отдаешься диким инстинктам, нападаешь сам или защищаешься, и потому здесь не может быть места для разумного анализа. Война, в своих низших проявлениях, не что иное, как варварство; это – самый нелогичный метод разрешать спорные вопросы при помощи грубой силы, вместо того чтобы подвергнуть их тонкому, всестороннему разбору образованного человеческого ума; тут вами невольно овладевает ярость и, ослепленные ею, вы становитесь неспособными к трезвому наблюдению. Поэтому я могу только сказать, что мы отступали шаг за шагом перед наступавшим на нас врагом, что воздух потрясали дикие крики – к которым присоединялся и я, сам не зная зачем – и пронзительный лязг скрещивающихся мечей; эти дикие звуки заглушали стоны и вопли несчастных раненых, падавших на землю. Единственный эпизод, ясно врезавшийся в мою память, была моя стычка с высоким воином, как раз в ту минуту, когда мы подошли к цитадели; я ловко парировал его удары и наконец напал сам, употребив знаменитый прием, заимствованный у моего старого учителя фехтования в Лейпциге. Меткий удар поразил моего противника наповал, и я хорошо помню, что подумал в эту минуту – хотя моя жизнь висела на волоске: «как счастлив был бы почтенный немецкий ротмистр, если бы мог видеть молодецкий подвиг своего бывшего ученика!». Да и сам голиаф, напавший на меня с таким ожесточением, удивился бы, что я при всей своей неумелости расправился с ним, но, к сожалению, он тут же умер.

Бросившись к воротам крепости, чтобы поскорее попасть в это безопасное убежище и опустить решетку, прежде чем неприятель успеет настигнуть нас, мы были крайне удивлены, увидев у входа несколько трупов наших воинов. Но дальше нас ожидала еще более неприятная неожиданность; неумелые руки испортили механизм, поднимавший и опускавший дверь; опущенная небрежно и наскоро, она застряла в пазах и более не поднималась. После мы узнали, что первым из беглецов, которому удалось добраться до цитадели, негодный трус, пытался опустить ее перед носом остальных товарищей, чтобы спасти прежде всего свою собственную шкуру. Тут между ними произошла драка, причем многие были убиты; к нашему несчастью, дело кончилось тем, что опускная решетка была испорчена.

Мы еще успели немного передохнуть и воспользовались этой минутой, чтобы обменяться между собой крепкими рукопожатиями. Это было наше безмолвное прощание навеки, так как мы все трое были твердо уверены, что наступает наш последний час. Тицок стоял немного в отдалении, не обнаруживая ни малейшего страха и сохраняя свою благородную осанку. Этот человек был настоящим рыцарем с головы до ног! Но и он, по-видимому, готовился к смерти, потому что взглянул в нашу сторону с серьезным и ласковым видом и сделал жест рукой, означающий у ацтеков прощанье. Затем, мы выстроились рядами перед входом в цитадель, держа наготове оружие. Рейбёрн взял дротик и, положив его древко на плечо, целился в приближающегося неприятеля. Вид его статной высокой фигуры в этой воинственной позе живо напомнил мне повествование Гомера о битве греков перед вратами Трои, и я мысленно сравнивал своего товарища с Гектором, готовым метнуть в осаждающих тяжелый камень. Поэтому меня ужасно рассердила неожиданная выходка Янга, имевшего необыкновенную способность схватывать во всём смешную сторону:

– Держу пари на пять долларов, Рейбёрн, что вы не убьете того человека, в которого прицеливаетесь.

Но Рейбёрн не промахнулся, а попал прямо в сердце намеченной жертвы, после чего стал молодецки рубить мечем. С самого начала мы сознавали, что эта битва должна закончиться нашим поражением; весь наш отряд состоял не более чем из пятнадцати человек, а против нас шла целая армия. Улицы города, насколько можно было окинуть взглядом, кишели неприятельскими войсками; каждого человека, убитого нами, были готовы заменить двадцать новых воинов, свежих и бодрых, тогда как наши силы заметно убывали. Если мы продолжали драться, то не из храбрости, а от отчаяния, а также – о чем я мог судить по моим личным чувствам – из мести врагу. Нам хотелось перебить как можно больше неприятелей, прежде чем пасть самим под их ударами. Мы прекрасно сознавали, что немедленная смерть была для нас самым лучшим исходом. Этим мы спаслись бы от худшей участи, которая, конечно, постигла бы нас в случав плена. Тогда нам угрожала ужасная перспектива попасть в руки жрецов и быть замученными перед их языческими алтарями. После невыносимых пыток, у нас вырвали бы из груди, во славу ацтекских богов, еще трепещущее сердце… А между тем азтланеки, по-видимому, непременно хотели, согласно своему обычаю, захватить живьем меня и моих товарищей. Это было заметно из того, что они старались наносить нам несмертельные раны, не беспокоясь даже о большой потере людей с их собственной стороны при таком образе действий.

Дикие схватки этой отчаянной битвы снятся мне порой и теперь. Я снова вижу перед собой толпу полунагих людей; они наступают на меня полукругом, измеренным длиной моего меча; их лица искажены бешенством, которое застывает в чертах дикарей даже тогда, когда они падают мертвыми. Меня оглушают звон оружия, вопли ярости и боли, под моими ногами липкие лужи крови, во всем теле невыносимая ломота и изнеможение; напряженные до невозможности мускулы правой руки почти одеревенели, но я все-таки продолжаю драться. Даже во сне я гораздо яснее сознаю, что происходит со мной, чем сознавал тогда наяву, потому что в то время безысходное отчаяние давило на меня. Пока я сражался в этой безнадежной битве, мой ум как и тело стал бесчувственным; я бессознательно парировал удары врагов, равнодушно крошил и резал людей с энергией и неутомимостью смертоносной машины.