Бенкендорф. Правда и мифы о грозном властителе III отделения - Ольга Игоревна Елисеева

Поскольку в "Опыте" задевались "мандарины", он не пошел в печать. Но изустно полемика между двумя виднейшими авторами современности обсуждалась во всех салонах. Тем более что в начале января обоих избрали в члены Общества корифеев словесности. 11 марта "Северная пчела" напечатала "Анекдот о Гофмане", который показывал, что Булгарин взбешен до потери чувства юмора. В "Анекдоте" писатель Гофман смиренно сносит оскорбления. А его антипод Француз (лицейское прозвище Пушкина) нападает на невинного. Противник Гофмана служит "усерднее Бахусу и Плутусу, нежели музам… в своих сочинениях не обнаружил ни одного живого чувства, ни одной полезной истины", его сердце "немое и холодное существо, как устрица, а голова — род побрякушки, набитой гремучими рифмами". Француз "бросается рифмами во все священное" — намек на "Гаврилиаду". "Чинится перед чернью вольномыслием, а тишком ползает у ног сильных", "марает листы на продажу" и спускает "деньги на крапленых листах". Обвинения в сервильности, превращении литературы в "род промышленности" и даже в шулерстве — все крайне болезненные для поэта.

"ВИДОК" И "МАНДАРИНЫ"

Через несколько дней, 24 марта, Пушкин написал Бенкендорфу в Варшаву, прося защиты, и назвал его "ангелом-хранителем". Конфликт выходил на новый виток. К делу привлекались "мандарины".

"Господин Булгарин, утверждающий, что он пользуется некоторым влиянием на вас, превратился в одного из моих самых яростных врагов… После той гнусной статьи, которую он напечатал обо мне, я считаю его способным на все… он может причинить мне бесконечно много зла".

Мы уже говорили, что письмо слишком откровенно, чтобы быть тактичным. Вероятно, Пушкин хотел упредить удар соперника. Не позволить ему первым осведомить правительство. Тем не менее само предположение о влиянии Булгарина на Бенкендорфа было для генерала оскорбительно.

Пока суд да дело, оба фигуранта вновь обменялись журнальными ударами. Булгарин 22 марта выпустил критику на 7-ю главу "Онегина", где обвинил Пушкина в отсутствии патриотизма. А поэт 6 апреля, на Пасху, опубликовал у Дельвига рецензию на "Записки Видока" — знаменитого парижского полицейского сыщика. Жан-Франсуа Видок, в прошлом преступник, стал главой "национальной безопасности" Франции. Такой человек, по словам поэта, не имел права писать нравоучительные мемуары.

Его портрет, нарисованный Пушкиным, был слишком близок к образу Булгатина, чтобы современники могли обмануться. "Представьте себе человека без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями, женатого на одной из тех несчастных, за которыми по своему званию обязан он иметь присмотр, отъявленного плута… Видок в своих записках именует себя патриотом… как будто Видок может иметь какое-нибудь отечество!..Он нагло хвастается дружбою умерших известных людей".

Здесь, как и в статье Булгарина, был полный набор обвинений: от жены легкого поведения до хвастовства дружбой с Рылеевым и Грибоедовым. Рассказ заканчивался прямым обращением к властям: "Сочинения шпиона Видока… не оскорбляют ни господствующей религии, ни правительства, ни даже нравственности в общем смысле этого слова; со всем тем нельзя их не признать крайним оскорблением общественного приличия. Не должна ли гражданская власть обратить мудрое внимание на соблазн…" Имеют ли шпионы право писать мемуары, не есть ли интерес публики к подобной литературе крайним нарушением приличия?

У власти тем временем был свой соблазн. Запретить. Булгарин совершил ложный ход. Раскритиковал главу "Онегина", уже одобренную императором. А посему Николай I был удивлен такой наглостью. Он благоволил Пушкину и считал долгом за него заступаться. "Я забыл вам сказать, любезный друг, — писал император Бенкендорфу, — что в сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина… Предлагаю вам позвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; и, если возможно, запретите его журнал".

С начала года по желанию императора уже трое журналистов подверглись унизительному наказанию. А.Ф. Воейков, издававший журнал "Славянин", был посажен на гауптвахту за публикацию сатирического стихотворения Вяземского "Цензор", направленного лично против князя А.Н. Голицына. А сам Булгарин и его соредактор Н.И. Греч сутки провели под арестом за неблагоприятные статьи о романе М.Н. Загоскина "Юрий Милославский".

Надзор подобных методов не одобрял, в отчете императору сказано, что арест произвел на общество "неблагоприятное впечатление", усилив "беспокойное настроение умов". Иными словами, действовать стоило мягче. Запрет журнала раздразнил бы общественное мнение.

Поэтому ответ Бенкендорфа скорее умерял пыл императора: "Приказания вашего величества исполнены: Булгарин не будет продолжать свою критику на Онегина. Я прочел ее, государь, и должен сознаться, что ничего личного против Пушкина не нашел; эти два автора, кроме того, вот уже два года в довольно хороших отношениях между собой. Перо Булгарина, всегда преданное власти, сокрушается над тем, что путешествие за Кавказскими горами и великие события, обессмертившие последние года, не предали лучшего полете гению Пушкина. Кроме того, московские журналисты ожесточенно критикуют Онегина".

Трудно объяснить, почему исследователям прошлого века представлялось, что в этом письме "яд сочится из каждой строки". Или что Бенкендорф "с горячностью защищал Булгарина".

Ни яда, ни горячности. Одна "долговременная опытность". Если закрыть "Северную пчелу", через какой орган III отделение станет влиять на общественное мнение? История, в ее "циническом", как тогда говорили, варианте похожа на попытку Комитета министров разоружить крестьян из партизанского отряда Бенкендорфа под Москвой. Кто же будет воевать?

Или вздыхать, подобно покойному Ангелу: "Некем взять".

"Московские журналы" действительно были не в восторге от "Онегина", писали, что Пушкин "спал с голосу". Даже "Телеграф" не хвалил: "Первая глава Онегина и две три, последовавшие за нею, нравились и пленили, как превосходный опыт… Но опыт все еще продолжается, краски и тени одинаковы… Цена новости исчезла… поэт и сам утомился… Онегин есть собрание отдельных, бессвязных заметок и мыслей о том о сем… рудник для эпиграфов, а не органическое существо".

Все ругали, а Булгарину нельзя?

Кроме того, шеф жандармов считал своим долгом защищать людей, с которыми связан. В деловых вопросах он не всегда разделял мнение императора. Николай I, например, недолюбливал М.Я. Фон Фока. Надо полагать, не без оснований. Но Максим Яковлевич был опытным и бескорыстным сотрудником, без него Бенкендорф не выстроил бы аппарат отделения и Корпус жандармов.

Другая история произошла с генералом А.Н. Мордвиновым. Тот допустил промах. Государь требовал увольнения. Бенкендорф принес два рапорта. Мордвинова и свой собственный — на случай, если первый будет принят. Николаю I пришлось смягчиться.

Названные люди везли воз повседневной работы ведомства. Из-за частых отлучек и постоянного пребывания рядом с высочайшим лицом Бенкендорф на многое не мог обратить внимание. Ему нужен был крепкий тыл. Можно повредить службе из-за вспыльчивости или благородных порывов государя. Но потом с него же, шефа жандармов, и спросят, куда он смотрел.