Ночь Томаса - Дин Кунц

Миновав калитку, я нес сумку уже двумя руками. К этому времени, судя по весу, в ней лежал тот самый рояль, который Лорел и Харди так и не смогли затащить по узкой лестнице. Сумку я положил на кирпичи, которыми вымостили внутренний дворик, рядом с металлическим стулом, куда ранее бросил джинсы и носки с налипшим на них песком. Потом потянулся, несколько раз взмахнул руками, чтобы размять затекшие мышцы.

Отошел от дома к углу гаража, достал из кармана мобильник, который дала мне Бирди Хопкинс. Набрал номер Коттеджа счастливого монстра. Аннамария сняла трубку на третьем звонке.

— Это я. Где Блоссом?

— Готовит попкорн. Она — милейший человек.

— Я знал, что она тебе понравится.

— Она останется со мной навсегда.

Прозвучало странно, если Аннамария хотела сказать, что никогда не забудет Блоссом Роуздейл.

— Я скоро приду. В течение часа. Нам придется уехать из города, если ты не возражаешь.

— Что должно быть, будет.

— Ты опять за старое.

— Ты — мой защитник, и я во всем тебе подчиняюсь. Сделаем все, как ты считаешь нужным.

Я не знаю, почему в этот момент ощущал большую ответственность, чем на борту корабля смерти, когда располагал только четырьмя атомными бомбами и взрывателями к ним.

С ответом я не нашелся, вот она и продолжила:

— Ты всегда можешь взять назад свое обещание, Одд Томас.

Я вспомнил, как при свете масляной лампы она спросила: «Ты умрешь за меня!»

Я ответил «да» и взял предложенный медальон-колокольчик.

— Нет. Я с тобой. Куда ни приведет этот путь. Мы уезжаем из города. Я буду у тебя в течение часа.

Я выключил мобильник и сунул в карман.

Хотя уроки Оззи Буна и четыре рукописи расширили мой лексикон и научили им пользоваться, я не могу найти слов, чтобы описать странное чувство, охватившее меня в тот момент.

У меня много ипостасей, и киллер — одна из них. Не убийца, но киллер. И дурак. Единственный ребенок безумной матери и отца-нарцисса. Не выдержавший испытания герой. Сбитый с толку мальчишка. Измученный проблемами мужчина. Человек, живущий сегодняшним днем. Ищущий свой путь, но заблудившийся.

Никто не должен доверять сокровище такому, как я. То ли Аннамария была сокровищем, то ли ее ребенок, то ли ни один из них, а что-то другое, мне еще неведомое, но я точно знал: она верит, что обладает сокровищем, которое требует защиты. И ее убежденность в этом убедила и меня.

И, полностью отдавая себе отчет в том, что не гожусь в защитники, я прочувствовал, что долг и честь требуют, чтобы я им стал, несмотря на все свойственные мне недостатки. А теперь, стоя у гаража Хатча, я ощутил нечто такое, что невозможно описать словами, безымянное чувство, в сравнении с которым смиренность кажется гордыней, почтение, неизмеримо превышающее то, что испытывает слабый в тени великого, возможно, то самое, что испытывал бы воробей, если бы Природа приказала ему перенести на своих маленьких крылышках всех живых существ с умирающей Земли в новый мир.

И я не знал, почему я все это чувствую, потому что понятия не имел, какому служу делу. Хотя, возможно, знал сердцем, но держал это знание при себе, предпочитая пребывать в неведении, из страха, что правда парализует меня, превратит в камень, точно так же, как миллионы лет превращают в него дерево.

На случай, если рыжеголовая парочка посетила Хатча и, не удовлетворившись полученными ответами, решила подождать меня, я проверил дамский пистолет, который захватил с собой. В обойме на десять патронов их осталось девять. Я снял пистолет с предохранителя.

А потом, вероятно, потому, что деваться мне было некуда, прошептал: «Ладно, пан или пропал».

Достал из вазона с цикламенами пластиковый пакетик, в котором лежал запасной ключ.

Бесшумно открыл дверь. Тишина. Запах булочек с корицей. Золотистый свет лампочек-ночников в нишах под столиками.

Все как и должно быть. Не самый лучший признак.

На этот раз в штанах, я пересек уютную кухню и осторожно двинулся по коридору.

Заглянув в гостиную, увидел Хатча. Он сидел в том же кресле, накрытый до талии пледом. Только книгу отложил в сторону. И тихонько похрапывал.

Я поставил пистолет на предохранитель, убрал в карман.

Хатч, должно быть, пообедал в мое отсутствие и вернулся в гостиную, чтобы посмотреть телевизор. Показывали старый фильм, в котором он играл главную роль. Звук Хатч выключил.

С ним играла дивная Дебора Керр,[40]такая же прекрасная, как в фильме «Жизнь и смерть полковника Блимпа», такая же тревожная, как в «Конце романа», такая же элегантная, как в «Здравствуй, грусть», такая же юная и наивная, как в «Черном нарциссе».

Хатч в те годы не напоминал журавля. Высокий, с роскошной гривой волос — настоящий экранный лев. Время еще не превратило благородный профиль в его карикатуру: покатый лоб, крючковатый нос, срезанный подбородок.

В этот самый момент он, вероятно, пылко объяснял Деборе Керр, кто она для него. Нежно держал за плечи, а она смотрела на него снизу вверх, и дело неумолимо шло к поцелую.

— Она была великолепна. — Хатч проснулся, пока я стоял, зачарованный образами на экране.

— Вы ее любили, сэр?

— Да. Очень сильно. На расстоянии. Она была недоступной. Настоящая леди. Сейчас таких нет.

И вот он, поцелуй. Несколько слов. Второй поцелуй, растворившийся в каком-то европейском побоище.

Хатч вздохнул:

— Полвека пролетает, как один год. Не отдавай даже часа скуке, сынок, или мечтам о будущем.

— Делаю все возможное, чтобы не терять времени даром, — заверил я его.

Он выпрямился в кресле.

— Очень сожалею, но про тебя никто не спрашивал.

— Рад это слышать.

— Я бы устроил такое представление. У актеров удивительная профессия, сынок. Если ты много играешь других людей, тебе нет нужды думать о собственном характере и мотивациях.

— Чтобы спасти свою шкуру, этим вечером мне пришлось стать другим человеком. Гарри Лаймом.

— Для этого требуется смелость. Ты — не Орсон Уэллс.[41]