Свидетель защиты. Шокирующие доказательства уязвимости наших воспоминаний - Кэтрин Кетчем

Судебные слушания по делу Говарда Хаупта были запланированы на октябрь 1988 года, но судья отказался от моих показаний, заявив, что это было «вторжением в сферу компетенции присяжных». По сути, судья утверждал, что оценивать, были ли свидетели в состоянии видеть и слышать то, что, согласно их утверждениям, они видели и слышали, должны присяжные. А эксперт будет только запутывать дело — так, похоже, казалось этому судье.

Стайн попросил отложить рассмотрение на три месяца, чтобы попытаться убедить судью изменить принятое им решение. В начале октября я получила копию юридического документа, который Стайн подал в окружной суд. В этом документе под названием «Ходатайство о разрешении на дачу показаний экспертом» (Order Permitting Expert Testimony) на четырнадцати страницах в общих чертах были представлены мои полномочия, основные аспекты моих показаний, а также соответствующие юридические аргументы, устанавливающие правомерность и необходимость таких показаний. Заканчивалось ходатайство Стайна едва скрытой угрозой:

В заключение ответчик заявляет, что отказ от рассмотрения показаний доктора Лофтус явится основанием для отмены решения суда и злоупотреблением правом на действия по усмотрению со стороны уважаемого суда. Как ранее было отмечено Апелляционным судом в деле «Штат против Муна»:

«Исключение свидетельских показаний, аналогичных тем, которые приведены здесь, представляет собой злоупотребление правом действия по усмотрению для весьма ограниченного перечня случаев: 1) когда опознание подсудимого является основным вопросом в ходе судебного разбирательства; 2) когда ответчик представляет алиби и 3) когда существует мало или вообще нет других доказательств, связывающих обвиняемого с данным преступлением».

Суды в этой стране с осторожностью и скептицизмом воспринимают свидетельства экспертов относительно достоверности показаний свидетелей. Многие судьи старались избегать выдачи разрешений на такие показания, потому что опасались, что таким образом будут открыты шлюзы для битвы экспертов. Некоторые судьи отказывались давать разрешения на заслушивание показаний экспертов-психологов на основании того, что данные о воспоминаниях и восприятии относятся к «общеизвестной информации», известной, таким образом, и присяжным — так стоит ли тратить время и средства на выслушивание показаний экспертов по тем вопросам, которые и так уже понятны присяжным? Другие судьи считают, что показания экспертов-психологов незаконно ограничивают основную функцию присяжных. Как высказался об этом один из судей: «Я сильно сомневаюсь в том, что следует позволять научным работникам выполнять функции присяжных в части расследования».

Дело Муна, которое Стайн упомянул в своем кратком документе, было прецедентообразующим делом, рассматривавшимся в Апелляционном суде Вашингтона. Марк Мун и еще один человек были обвинены в похищении женщины, выходившей из гастронома в Сиэтле. После своего освобождения женщина представила полиции подробное описание обоих похитителей. Спустя несколько недель она ориентировочно идентифицировала предполагаемого сообщника Муна в линейке опознания и в ходе судебного разбирательства уверенно опознала его в суде. Но ее первоначальное описание сорокалетнего мужчины, шатена, ростом около 175 см, с широким ртом и щербатыми зубами, заметно отличалось от внешности двадцатидевятилетнего черноволосого, усатого и тонкогубого обвиняемого, рост которого составлял 190 см.

Выслушать эксперта не сочли нужным, и обвиняемый был осужден. В 1986 году Апелляционный суд отменил обвинительный приговор Джонса, постановив провести новое судебное разбирательство, в ходе которого эксперту должны быть разрешить дать показания.

Угроза Стайна сотворила чудо. Судья сдался и постановил, что мне будет позволено выступить с показаниями.

* * *

19 января 1989 года я прилетела в Лас-Вегас, и в аэропорту меня встретила Патти Эриксон, жизнерадостная молоденькая помощница Стайна. Мы поехали в отель, в котором мне предстояло остановиться, и уже вскоре погрузились в мягкие бархатные кресла в освещенной многочисленными люстрами гостиной. Разбирательство дела должно было начаться недели через две. Все свидетели уже дали показания (в том числе и мать Билли Чемберса), а Говарда Хаупта должны были допросить через два дня. Все вроде шло нормально, сказала Патти, но некоторые присяжные все же ее беспокоили.

— Их трудно понять, — сказала она, — большинство из них, я думаю, симпатизируют нам, но один или два могут создать нам проблемы. В ходе отбора присяжных прокурор отсеивал всех молодых — ему требовались основательные граждане авторитарного склада, почтительно относящиеся к полиции, уважающие статус-кво и трудовую этику протестантов, те, которые считают, что послушание и уважение к закону — это главные моральные принципы, которые следует прививать детям.

Мы, наоборот, старались отсеять таких людей из-за их враждебного отношения к обвиняемым, — продолжала Патти, — и мы использовали наше право отвода без указания причины по отношению к тем, кто имел ярко выраженные религиозные убеждения, милитаристские воззрения и т. п. У нас оставалась проблема еще с одной кандидатурой, и мы не могли решить, кого оставить, а кого отсеять. Выбор был между пожилым мужчиной, профессиональным военным, вышедшим в отставку в пятьдесят лет и затем пятнадцать лет работавшим в почтовой службе, и женщиной за пятьдесят, также состоявшей на военной службе. Мы оставили решение за подзащитным, и он выбрал женщину. Думаю, он счел, что если выбирать между мужчиной и женщиной со сходными обстоятельствами жизни, то женщина скорее оказалась бы справедливой и сочувствующей.

Патти отпила глоток белого вина.

— Я продолжаю думать об этом решении, — сказала она, — и задаюсь вопросом: а что, если он выбрал не того человека? Конечно, она женщина и, возможно, настроена более сочувственно. Но она также мать, и будет сопереживать семье мальчика. При этом она армейский сержант, прямая и твердая как гвоздь, — Патти прямо съежилась, — и странное дело — выбирать, кто будет решать твою судьбу: мужчина или женщина.

— Расскажите мне о Говарде Хаупте, — попросила я, — какой он?

Патти глубоко вздохнула и медленно выдохнула.

— Когда я увидела Говарда впервые, я, признаться, не знала, что и думать. Он был такой холодный и безэмоциональный, такой замкнутый. Он все держал внутри себя и не давал никому из нас возможности понять его чувства.

Однажды вечером, когда мы старались подготовить его к перекрестному допросу, он просто перестал сдерживаться. Растворилась внешняя оболочка, и он как будто распался на части. Словно открылась плотина, и все чувства потоком вышли наружу.

Она улыбнулась мне, как бы извиняясь:

— Простите за пафосные слова, но я так расстраиваюсь при мысли о том, что происходит с Говардом. Кто из нас сможет описать, что творится в душе этого несчастного человека? Лучшее, что я могу, — это рассказать, что я сама чувствую. Я верю в его невиновность. Не могу объяснить, почему так. Как-то по совокупности. До того как я встретилась с ним, мне было известно из стенограмм и предварительных свидетельских показаний, что доказательства неубедительны и неоднозначны и что показания свидетелей выглядят слабо. Я чувствовала, что это расчетливое преследование, потому что полиция работала так бездарно, что тридцать три дня не могла найти тело ребенка, а оно же было прямо рядом, на территории отеля. Я подумала, что Хаупт, возможно, невиновен. Потом мы встретились. И тогда мне сразу стало понятно, что он этого не делал. Вот такой холодный, замкнутый, неэмоциональный и весь в себе — я прямо почувствовала, что этот человек не убивал маленького мальчика.