По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

Напали на нас странные такие симпатяги. Мускулистые обезьяны с волчьими головами. Туалеты их напоминали одежки садомазохистов. Кожаные трусы со множеством пересекающихся помочей. Оружия на этих агрессивных приматах было много. Размахивали они им деятельно. И было их много. Волнами из леса хлынули. На смерть свою хлынули.

Загудела, раскручиваясь, алебарда Унго. В воздух взлетели лапы, сжимающие оружие жутких очертаний. Головы. Оскаленные такие. Разочарованный рык взлетел к небу, и его тут же перекрыл рев сердитого фавора. Лохматой смертью замелькала Высокая Сестра Хамыца. И эти два неуязвимых великана, как корабли, двинулись по морю красношерстых. Убивая. И если алебарда Унго разрубала, то копье выставляло окровавленное острие из спины агрессора и тут же отлетало обратно, чтобы на противоходе расплескать голову или проломить грудную клетку.

Баргула сначала захлестнула красная волна, но вдруг из кучи вылетел один примат, потом другой, и вот уже низкорослый степняк поднялся в свой небольшой рост и завертелся в страшном танце смерти. Секира порхала, вроде слегка цепляя врагов, но то один, то другой, исторгнув фонтан зеленоватой крови, с визгом, смертным визгом отлетал от легкого с виду касания. Многие и не поднялись. Понял я, почему Баргул обвязывал свой щит по ободу толстым ремнем. Сейчас ремня не было, и острые края секли плоть нападавших не хуже секиры.

Тивас проявлял чудеса ловкости. Не знаю, в ком застрял его посох, но тонкие клинки блистали молниями, успевая рассечь, проколоть или отбить жутенькое оружие злыдней.

На меня таки решили обратить внимание, потому что, обманув ожидания партизан, я поднялся. Ох, и больно было. В боку противно хлюпало, немузыкально похрустывали ребра. Я охнул и согнулся. За что был немедленно вознагражден. Какая-то тварь с энтузиазмом шарахнула меня по плечу топором. Как я ей врезал. Красивый такой боковой. Прямо по волчьей его башке. Кость неожиданно легко поддалась, и я запачкал перчатку. Хотел ее вытереть, но на меня напрыгнул еще один поклонник. Он с ходу решил прокусить мне голову. Шлем не подвел. Я обхватил волкоглавца за спину и сдавил. На голову плеснуло, и супротивник мой шлепнулся из моих объятий на землю, но на прощание попытался куснуть за ногу. С удовольствием наступил ему на голову. Она грустно хрустнула.

– Эй, собаки, – заорал я, абсолютно забыв о резонансных талантах шлема.

Бой на мгновение прекратился. Волкоглавы оглянулись на меня. И столько злости было в этих зеленоватых глазах!

Вы знаете, у меня есть одна непонятная способность. Я очень чувствую, как ко мне относятся. Если хорошо, то я такого человека очень люблю. А вот если нет… Я ненавижу такого так страшно, что, говорят, некоторым становилось плохо. По-настоящему плохо. Давление, головная боль. То-сё.

Вот и сейчас, когда я почувствовал направленную на меня ненависть, со мной что-то произошло. Какая-то волна ударила мне в голову, подсветив все красным. Последнее, что я сделал сознательно, это хлопнул по пряжке, отпуская на волю гундабанды и уподобившись Юрию Гагарину, проорал: «Поехали!»

Очнулся я оттого, что в лицо какой-то добрый человек выплеснул половину моря. Шлем валялся рядом, по одежке богато сбегали серебристые ручейки воды. Жутко болело все тело. Ощущение было такое, как будто меня колотили все жестянщики мира.

На меня очень серьезно смотрели все мои соратники вкупе с тройкой партизан в зеленом.

– Я где? – сорвался с моих губ закономерный вопрос.

– Ты – здесь, – не менее мудро ответил Хамыц, не отрывая от моей физиономии пристального взгляда.

– Это Потерянный колодец, – просветила всех главная партизанка.

С трудом воздел я себя на ноги. Все болело. Жрать хотелось так, что готов был покусать камни этого самого Потерянного колодца.

– Есть хочу, – озвучил сокровенные мысли.

Передо мной быстро вывалили кучу провианта. На какое-то время чувство осознания действительности меня покинуло. Я не ел. Я набивался. Когда последний кусок заторчал изо рта, остановился. Стыдно стало.

– А где эти?

– На тебя, вождь, снизошла Священная Ярость Богов, – торжественно просветил меня Хамыц. – Ты, брат мой, убил всех.

– Как всех?

– Воистину, фавор мой, всех, – вступил Унго. – Ты сначала убил всех, что напали на нас, потом тех, что напали на воинов Зеленой Лиги. Потом гонялся по лесу за уцелевшими.

– Никто от тебя не ушел, – поднял голову Тивас. Лицо его было не черным. Посерело. – Я слышал о таком. Но видеть довелось впервые. Не стоит тебе смотреть на дело своих рук. Зверью лесному поживы надолго хватит.

– Хоть и умелые мы воины, фавор мой, но столь яростны и многочисленны были зверолюди эти, что трудно сказать, чьей бы оказалась победа, кабы Ярость Богов, о которой упомянул соратник Хамыц, на вас не снизошла. – Унго вдруг твердо взглянул мне в лицо. – Не обрушилась.

Сначала, когда рухнуло на вас это бревно, подумалось мне, что служба моя уже закончилась. А когда из леса хлынули сонмища этих красношерстых бестий, решил было, что попаду вскоре в Край Великих Героев. Но вы поднялись в гневе и ярости и обрушились на врагов. И столь страшен был ваш натиск, что раздались они и бежать устрашенные бросились. Но в этот день пощада была вам чужда. Во множестве поразили вы их, а те, кто спасение в лесу попытались найти, лишь смерть от вашего клинка там встретили. Видел я на привалах, как машете вы своими парными мечами, но не думал, что страшны они столь в настоящем бою.

И долго вы еще, фавор мой, по пуще бегали, покусителей отыскивая, хотя кричали мы, что не осталось пищи для мечей ваших. А потом грянулись оземь, напугав нас вторично. Однако почтенный клирик, что бойцом себя умелым показал, успокоил нас, сказав, что это всего лишь утомление. Горжусь я весьма, что в гоарде вашем служу, – патетично завершил эпическую песню о моей героичности Унго.

– Я сложу о том песню, – серьезно сказал Хамыц. Очень серьезно.

– Это подождет, – пресек я всплеск творческого энтузиазма.

С большим трудом воздел себя на ноги. Болела каждая косточка, каждая клеточка измученного тела.

Со мной, похоже, свершился приступ берсеркерства. Так что я еще и эпизодический буйнопомешанный.

– Твой конь, самый старший, – подвел мне транспортное средство Баргул.

Кряхтя взобрался в седло. Окинул взглядом свое войско. Массы с трепетом во взоре ждали мудрых указаний.

– Поехали.

В течение ближайшего часа лес нам неожиданностей больше не дарил. Со мной поравнялся Тивас. Я с трудом повернул к нему голову.

– Ты бы полечил меня что ли, Сергей Идонгович.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Да. Уже можно.

И боль прошла. Как не бывало.

– Что со мной было?