Отложенное убийство - Фридрих Незнанский

А служебный долг требует находиться от Зои в непосредственной близости… Так что спи скорей, Макс, набирайся силы, садюга! Завтра будет новый день.

«Зачем только Галя изнуряет себя диетами? — в облаке подступающей дремоты снизошла к нему мысль. — Ей полнота идет. Когда она полненькая, милицейская форма на ней сидит очень ладно…»

23 февраля, 23.18. Александр Турецкий

— Пить будем? — по-свойски осведомился у Славы Грязнова Турецкий.

— Надо бы, — тяжеловесно подумав, ответил Вячеслав Иванович, — но что-то не хочется. Завтра рано вставать, а нам с тобой, Сань, не семнадцать годков…

— Ну тогда просто посидим.

Двадцать третье февраля — праздник, зародившийся как день Красной армии, впоследствии плавно перетекший в праздник армии Советской, а теперь уже классифицируется как просто мужской день. Вроде как у женщин России есть свой праздник — 8 Марта, должны, для равновесия, и мужчины свой заиметь, чтоб не обижались. В название — «День защитника Отечества» — никто не вдумывается, тем более в стране, где косить от армии стало уже делом доблести и чести. Попадаются даже такие парадоксальные ячейки общества, где жена военнообязанная, муж комиссован вчистую, и тем не менее она его поздравляет с 23 февраля, тогда как по-хорошему должно быть наоборот… Сплошная маета с этими праздниками, унаследованными от советской власти! Уже толком и не разберешься, что они первоначально символизировали и как их в соответствии с нашей сложной действительностью отмечать.

Старые друзья, Грязнов и Турецкий, не вдавались в такие сложности. Памятный с детства праздник означал для них, коротко и ясно, одно: день сильных людей, охраняющих покой мирных, беззащитных граждан. А в каких структурах служат эти люди, и служат ли вообще или только время от времени, когда никуда не денешься, принимают на свои широкие плечи эту ношу — не столь важно. День милиции — это да, профессиональный праздник — само собой. Но в празднике двадцать третьего февраля чувствовалось нечто более всеобъемлющее. Заставляющее задуматься о жизни и о себе и о своем месте в этой жизни.

— А помнишь, Слава, — задумчиво напомнил другу Турецкий, — как Стае Вешняков сказал об отложенном убийстве?

— Это ты опять про Законника, Саня? — невнимательно ответил Грязнов. — Об этом нечего беспокоиться: Законник у нас под контролем. Переговоры его с Зубром прослушиваются, «пасут» его круглосуточно. Видишь, как вовремя мы его обнаружили? Благодаря Гале Романовой, учти! До чего перспективная сотрудница: даже ее любовные завихрения идут на пользу службе…

— Отличная сотрудница, большая умница. Только Сапин, Слава, здесь ни при чем. Я думаю о другом отложенном убийстве: о том, которое ждет нас в конце жизни. А она рано или поздно кончится. Сейчас нам представляется, что лучше бы попозже, а настанет время, может быть, когда будем ругать смерть: что ж ты, костлявая, схалтурила? У тебя в путевой сопроводиловке было прописано прибрать нас в самом расцвете сил, на высоте жизненного горения, а ты, карга, засиделась в потустороннем кабаке на другом конце Млечного Пути, глушила пиво, пока мы тебя напрасно ожидали. И вот нехотя доживаем свой век — дряхлые, никому не нужные, все у нас в прошлом…

— Все мы, Саня, под Богом ходим. Не нам решать, когда умирать.

— И все-таки не хотелось бы — вот так, как все, по-старчески. Лучше бы вот так, как положено защитнику Отечества — от вражеской пули, на лихом коне. Ты скажешь, что слова мои — чертова дурь, что хрен редьки не слаще, но э'ца дурь меня серьезно донимает после слов об отложенном убийстве. Для меня небезразлично, как принять смерть.

— Саня, друг, я тебя понимаю. Ну, может, не вполне понимаю, но стараюсь. Ты знаешь, хоть мы и друзья, но совсем непохожие. Я человек тихий — ты вольный казак, вокруг тебя, уж прости, бабы непрерывно вьются. К чему я это? К тому, наверное, что тебе стареть обиднее, чем мне. А ты не обижайся! Обижаться тут не на кого: все там будем, никто никого не потеснит. Радуйся мудрости, которую приобрел в течение жизни.

— А есть ли у меня эта мудрость, Слава? Может, растратил я ее, размотал на приключения и на баб?

Турецкий сокрушенно теребил указательным пальцем ямочку на подбородке. Слава, привстав, хлопнул его по плечу:

— Есть мудрость! Если о таких вещах спрашиваешь, не волнуйся: она при тебе. А знаешь, Саня…

— Что еще?

— Давай выпьем!

— Сам ведь говорил: нам с тобой не семнадцать лет…

— Ну так ведь и не сто!

24 февраля, 09.25. Филипп Агеев

Филипп Кузьмич Агеев «пас» Беллу Садовник усердно, следуя за всеми ее перемещениями, отслеживая все знакомства. Он уже сроднился с этой прихотливой, но, в общем, предсказуемой бабой и, казалось, мог предугадывать, как. проляжет сегодня ее маршрут. Однако сегодня подруга Зубра преподнесла ему сюрприз. Поднявшись в такую рань, когда добропорядочные граждане едут на работу, она втиснулась в автобус вместе с толпой, совсем не соответствующей Беллочкиному имущественному положению и красоте. «Стремится запутать следы», — понял Филипп Кузьмич и умилился: вроде умная-умная, а на самом деле какая же дура! Он относился к Белле снисходительно, как привык относиться к представительницам прекрасной половины человечества, несмотря на то что среди этих представительниц попадались опасные экземпляры, с которыми он не раз сталкивался на своем нелегком сыщицком веку. Белла Садовник тоже представляла собой тот еще экземпляр! Агеев принимал это во внимание, но не относился к ней более серьезно. Отчасти даже жалел ее. Все равно ее посадят. Ну не он посадит, ну другие, все равно отчасти жаль. Это была жалость умозрительная, а не та, действенная, какой он жалел заложников и старался им помочь всеми средствами. В том числе и наблюдением за Беллой.

Светло-песочный жакет Беллы временно скрылся в автобусе под напластованием будничных одежд прочих пассажиров. Агеев висел, уцепившись за поручень, в непосредственной близости от переднего сиденья, над кожаной спинкой которого виднелись коротко стриженные черные волосы Беллы (ну и намяли же ей бока, этой изнеженной красотке!). На остановке «Целинная» основная пассажирская масса, поругиваясь, покинула автобус, и Агееву пришлось сменить наблюдательный пункт на более отдаленный.

Однако он успел верно отследить момент, когда Белла метнулась к выходу, и вместе с ней выйти — не через переднюю, как она, а через заднюю дверь. Белла полагала, что она действует стремительно, и была права, но со стороны Агеева ей противостояла наблюдательность, за долгие годы перешедшая на уровень рефлексов. Он постоянно чувствовал Беллу так, словно она, куда бы ни шла, носила его на себе, как рюкзак. Отсюда, из-за вынужденной близости, кстати, бралась и жалость… но не будем стараться проникнуть глубже! Рассуждать на эти темы Филипп Кузьмич не привык и привыкать не хотел.

Белла избрала прекрасный маршрут, пролегающий по аллеям лесопарковой зоны. Просто удовольствие от слежки получаешь! Вечнозеленые растения образовывали по краям дороги красивое обрамление, и Агеев невольно подумал, на что же похоже все это великолепие летом, когда цветет, зеленеет и колосится сразу и все. Сплошное буйство природы! В настоящий момент природа интересовала его главным образом как укрытие, позволявшее не слишком отсвечивать в глаза Белле, которая то и дело останавливалась, тревожно оборачивалась, тем самым утверждая Агеева во мнении, что следить за ней ох как стоит. Куда она собралась, пока неизвестно, но, судя по этим маневрам, выведет на что-то чрезвычайно важное.