Военная контрразведка от "Смерша" до контртеррористических операций - Николай Ефимов

— Ранен контрразведчик. Не можем вынести его с поля боя.

Подполковник рванулся к гарнитуре:

— Кто?

— Капитан. Капитан Свержев, — послышалось сквозь треск помех.

Для эвакуации немедленно была отправлена броне-группа, однако территория была сильно пристреляна, и плотный огонь не давал приблизиться к раненому офицеру. Попытавшегося вылезти из бээмпэшки сержанта тут же срезал снайпер. Только после того, как «вертушки» подавили огневые точки, Евгения и сержанта, пытавшегося его спасти, вывезли из этого ада.

Сержанта спасли. Свержева — нет.

Лариса КУЧЕРОВА

Визитная карточка. Григорий Максимович Казимир родился в 1934 г. Окончил юридический факультет Киевского университета, учился в Новосибирской школе КГБ при СМ СССР. Прошел все ступени оперативной работы — от оперативного сотрудника до заместителя начальника особого отдела Забайкальского военного округа. В январе 1986 г. был назначен на должность начальника особого отдела Туркестанского военного округа. Генерал-майор.

— Перед убытием в Афганистан меня принимали начальник 3-го Главного управления КГБ СССР Николай Алексеевич Душин и председатель КГБ СССР Виктор Михайлович Чебриков. Душин, в частности, сказал, что если до этого времени мы руководили 40-й армией в Афганистане непосредственно из Москвы, то сейчас все бразды правления принимаете в свои руки вы, начальник особого отдела ТуркВО. Поэтому основное ваше рабочее место не в Ташкенте, а в Кабуле.

— Почему именно так?

— Когда в начале кампании ожидались успехи, то хорошо было управлять из Москвы. А к этому времени стало ясно, что надо из Афганистана как-то выбираться… Поэтому прежнего интереса, так скажем, уже не было.

— Какое впечатление произвели на вас беседы с руководством, на что делался в них основной упор?

— Я увидел, что Николай Алексеевич отслеживает ситуацию в Афганистане, он был в курсе всех дел. Он мне очень осторожно сказал: «Надо посмотреть, сколько же мы там будем воевать. Уже шесть лет провоевали — а конца не видно и позитива нет, только ухудшение положения идет. В общем, посмотрите, что там, но только весьма аккуратно!»

Руководители 3-го Главного управления, Душин, а потом Сергеев, отслеживали положение в 40-й армии в ежедневном режиме, владели ситуацией, знали, что где находится, что происходит, какие проводятся мероприятия.

Чебриков же завершил разговор такой фразой: «Как специалист, вы, наверное, не хуже меня знаете все технические стороны, поэтому я вам даю «политические установки». Не скажу, чтобы он конкретно управлял контрразведывательной работой в этом направлении, но в целом, конечно, он владел ситуацией — в Афганистане было большое представительство КГБ.

— Какую роль играло это представительство?

— Скажу так: в руках представительства КГБ находилась реальная власть, через него осуществлялось влияние Советского Союза на афганскую администрацию. На втором месте по значимости, так скажу, был представитель Ставки Верховного главнокомандования — все пять лет, что я находился в Афганистане, на этой должности был генерал армии Валентин Иванович Варенников, первый заместитель начальника Генштаба. В свое время — командующий войсками Прикарпатского военного округа, с тех пор мы были знакомы. Ну и очень значимой фигурой являлся командующий 40-й армией — когда я приехал в Кабул, это был генерал-лейтенант Игорь Николаевич Родионов, в последующем министр обороны. Однако не очень долго, за пять лет сменились четверо командующих армией.

— Как сложились ваши отношения с военным руководством?

— Валентину Ивановичу я представился в первый же день; к сотрудникам особых отделов он относился очень внимательно. «Откуда вы прибыли, Григорий Максимович?» — «Из Забайкалья». — «Да? У меня там сын служит!» — «Знаю, — говорю, — в Досатуе, командир мотострелкового полка на БМП…»

Уточню, что примерно через год сын генерала Варенникова приехал в Афганистан на должность заместителя командира 201-й мотострелковой дивизии. Вскоре за ним началась настоящая охота: противник знал, что это сын высокого начальника. Об этой ситуации я доложил Валентину Ивановичу и, хотя он был категорически против, поставил перед руководством вопрос о необходимости отъезда его сына из Афганистана. Это было сделано, его направили на учебу в Академию Генерального штаба.

Отношения с Варенниковым у меня были не просто деловые, а, я бы сказал, теплые. В случае необходимости я звонил ему в любое время и всегда находил понимание. Могу сказать, что Варенников всегда брал на себя всю полноту ответственности, «закрывал» собой командование армии. Если случались какие-то просчеты, он говорил: «Я здесь главный, и я буду отвечать перед Генштабом, Политбюро.»

— Командующим армии, как вы сказали, был Родионов…

— Да, и я знал его еще как командира 24-й Железной дивизии, где я был начальником особого отдела — это было в начале 1970-х годов, — и мы тогда семьями дружили. С Игорем Николаевичем я также встретился в первый день.

Вечером пошли к нему, и сразу вопрос всплыл: сколько же и как будем воевать? Он говорит: «Я могу дать вам свои оценки, но только если я засвечусь как противник продолжения войны — мне припишут пораженческие настроения, и…» Родионов дал глубокий анализ перспективы развития событий. Вывод был однозначный: военного решения афганская проблема не имеет. Даже если, как предлагалось, увеличить армию.

— Кто же это предлагал?

— В частности, командный состав 40-й армии. Не хватало людей: все поглощала гарнизонная служба. Наша 120-тысячная группировка была рассеяна по всему Афганистану, по десяткам гарнизонов, крупных и мелких, которые сами себя охраняли и обеспечивали. А начинаются боевые операции — дивизия в лучшем случае набирает три боевых батальона. Максимум — сводный полк. Но если будет больше войск, — будет больше гарнизонов. В общем, замкнутый круг! Родионов — очень грамотный генерал, очень хорошо подготовлен в военном отношении. Он дал мне все выкладки. Добавлю, что Игорь Николаевич за людей очень беспокоился — десять раз просчитает, надо проводить эту операцию или не надо, что мы от нее будем иметь. Солдатами он не разбрасывался.

— А соответствовали ли настроения генерала настроениям его армии? Или это было некое трагическое понимание военачальника?

— Нет, нами было очень хорошо изучено настроение всех категорий военнослужащих, от солдат и сержантов до генералитета — все однозначно считали, что война бесперспективна, идет непонятно за что, и неясно, кому это все надо. Однако не могу сказать, что в 40-й армии были какие-то пораженческие настроения, желание все бросить и уйти — нет, армия была абсолютно боеспособная, с хорошим боевым духом. Но в глубине души все считали, что воюют неизвестно за что.

— Григорий Максимович, вы, как и все сотрудники военной контрразведки, много общались с личным составом 40-й армии. А вот как в войсках относились к «особистам»?