Под сетью - Айрис Мердок

Спустившись с лестницы, я с нарочито небрежным видом повернул к главной кухне, Когда я что-нибудь замышляю, мне трудно бывает понять, что со стороны я выгляжу точно так же, как в любое время. Сейчас я был убежден, что моя тайна написана у меня на лице, и, встречая кого-нибудь в коридоре, старательно отворачивался. Твердым шагом я миновал дверь кухни. Верхняя половина ее была из простого стекла, и я краешком глаза видел, что внутри двигаются какие-то фигуры. Я выбрал третью дверь по коридору и юркнул в нее. Да, память меня не обманула. Это была кладовая, вдоль обеих ее стен были в десять рядов составлены железные кровати. Неслышно притворив за собою дверь, я по проходу между ними подошел к окну и увидел внизу траву и ряды вишневых деревьев. Тень от «Корелли» рассекала квадрат травы на два зеленых треугольника — темный и светлый. С минуту я стоял, глядя в сад. Потом отпер окно.

Посередине на раме была задвижка, а внизу — болт с отверстиями, чтобы окно можно было раскрыть больше или меньше. Я откинул задвижку и приоткрыл окно дюйма на два, так что задвижка оказалась с наружной стороны. Мне нужно было, чтобы окно казалось закрытым, но чтобы я, когда придет время, мог отворить его снаружи. Через несколько минут я удостоверился, что оба эти условия соблюдены. Потом я внимательно отметил положение окна относительно деревьев. Потом вернулся к двери и прислушался — нет ли кого в коридоре. Убедившись, что путь свободен, я вышел, затворил дверь и пошел обратно, к «Корелли». Никто меня не видел. Через минуту я уже выходил на улицу.

Первым делом я выпил стакан виски. Сердце у меня грохотало, как армия на походе. Ясно, что в заговорщики я не гожусь. Потом я сходил за Марсом. Я повез его на автобусе в Барнс, выпил пива с сандвичами в «Красном льве» и до сумерек гулял с ним по лугу. Когда мы вернулись домой, уже почти стемнело. Я оставил Марса в квартире; Дэйва не было — он ушел на какое-то собрание. Я вышел из дому и, не разбирая дороги, побрел в сторону Хэммерсмита. Мне нужно было только, чтобы поскорее проходило время. Кабаки уже закрывались, и я постарался за последние десять минут влить в себя как можно больше виски. Я дошел почти до самой реки. Ни о чем особенном я не думал, но голова моя была полна Хьюго. Как будто Хьюго, лежа на своей койке в больнице, держал в руке конец веревочки, к которой я был привязан, и время от времени дергал за нее. А то мне еще представлялось, будто Хьюго распростерся надо мной, как большая птица. Я не радовался нашей близкой встрече, только испытывал тупое удовлетворение от того, что неизбежное наконец свершится.

Я взглянул на часы. Полночь миновала. Я стоял на Хэммерсмитском мосту недалеко от того места, где мы выпустили Марса из клетки. Я повернулся лицом вверх по течению и среди темной массы зданий на северном берегу попытался определить место, где стоял театр пантомимы. Но было слишком темно. И тут меня охватил страх, как бы не опоздать в больницу. Я быстро зашагал обратно и на Хэммерсмитской площади взял такси. Но когда мы вернулись на Голдхок-роуд, было все еще слишком рано. Я несколько раз прогулялся взад-вперед мимо больницы. Еще не было часа, а я решил, что не буду пытаться войти раньше двух. Раз за разом я удалялся от больницы, но что-то тянуло меня назад. Пришлось давать себе задания: не поверну обратно, пока не дойду до «Семи звезд», или — постою под железнодорожным мостом, пока не выкурю сигарету. Я совсем истерзался.

В двадцать минут второго терпение мое иссякло. Но когда я подошел к больнице, мне показалось, что никогда еще здесь не было так светло. Уличные фонари горели ярче обычного, все здание было как на ладони. Подойдя еще ближе, я увидел, что в главном подъезде стоят какие-то люди, на всех лестницах окна освещены, светятся и некоторые окна отделений. Такой иллюминации я не ожидал. Правда, садики между выступами тонули в темноте, и в «Корелли», насколько я мог заметить, не было света, кроме одного окна, наверно у ночной сестры. Но чтобы попасть в этот сад, нужно было пересечь широкую дорогу и еще газон, окаймлявший главный двор, а сюда достигал свет неутомимых уличных фонарей. От улицы дорогу отделяли низкие тумбы, соединенные цепями. Расстояние до темного сада казалось огромным.

Я выбрал место как можно дальше от главного подъезда, посмотрел в одну сторону, в другую — улица была пустынна. Тогда я разбежался, перескочил через цепь и со всех ног помчался через дорогу и дальше, прямо по траве. Бежал я очень легко, едва касаясь земли, и через минуту уже нырнул во мрак сада «Корелли». Здесь я постоял и отдышался. Я поглядел по сторонам. Никого. Гробовая тишина вокруг. Я окинул взглядом окна отделения. Светилось только то единственное, на втором этаже. Я пошел по траве, отсчитывая рукой вишневые деревья. Теперь, когда сияние фонарей осталось позади, я заметил, что ночь очень светлая. С улицы сад казался черным колодцем; но в самом саду тьма была совсем не густая, и, чувствуя, что меня могут увидеть из любого окна, я каждую минуту ждал оклика. Но больница молчала.

Снаружи все выглядело по-другому, и я не сразу опознал окно кладовой, а найдя, удивился, обнаружив, что оно довольно высоко от земли. Затаив дыхание, я потянул раму на себя. К великому моему облегчению, она отворилась легко и бесшумно. Я огляделся. Сад был неподвижен и пуст, вишенки застыли, повернувшись ко мне, как танцовщицы в живой картине. На улице тоже никого не было видно. Я отворил окно пошире и крепко вцепился пальцами в стальную полосу, которой заканчивались рамы. Но достать коленом до окна не мог, а наружного подоконника не было. Я отступил шага на два. Прыгать я не решался — боялся нашуметь. Но тут на улице мне послышались приближающиеся шаги. Мгновенно я ухватился одной рукой за нижний край окна и прыгнул. Стальная окантовка рамы резанула меня по бедру, но я уже перевалился через подоконник и подтянул ноги. Сжавшись от страха, я стоял на полу кладовой. Мне казалось, что вместе со мной в окружающую тишину ворвался оглушительный шум. Но тишина длилась.

Я притворил окно, оставив задвижку открытой. Потом пошел к двери, не столько видя, сколько ощущая в темноте по обе стороны от себя черные контуры железных кроватей. Здесь и в самом деле было темно, хоть глаз выколи. Я ощупью нашарил ручку двери, прислушался и вышел в коридор. Яркие лампы и белые стены ослепили меня. Зрачкам, расширившимся в темноте, стало больно от этого внезапного света, и я прикрыл глаза рукой. Потом я повернул в сторону «Корелли», и шаги мои глухо застучали по линолеуму. Здесь скрыться было некуда. Оставалось только надеяться, что какое-нибудь сострадательное божество оградит меня от возможных встреч.

Больница была пустынна, но она жила. Я слышал, как она бормочет и мурлыкает, словно спящий зверь, и, даже окунаясь в волну полной тишины, чувствовал биение ее огромного сердца. Проходя мимо главной кухни, я отвернулся: мне казалось, что если я поймаю на себе человеческий взгляд, то вина моя напишется у меня на лице так явственно, что сама же и закричит: «Позор!» Я дошел до главной лестницы. Она была сверкающая, пустая, бесконечная. Еле слышный звук моих шагов отдавался где-то высоко-высоко в лестничном колодце, и, подняв голову, я увидел уходящие ввысь квадраты перил — один над другим, сначала большие, потом все меньше и меньше. В голове у меня не было теперь ни одной мысли, я даже позабыл о Хьюго, и, если бы кто сейчас остановил меня, я бы заверещал как кретин. Я дошел до дверей в «Корелли III».