Последняя Ева - Анна Берсенева

– Это когда же там роща была? – улыбнулась Ева, глядя в его оживленное лицо.

– Да это только называлось так – роща, – объяснил Денис. – А на самом деле просто палисадник с сиренью. У поручика Хомякова палисадник клином выходил прямо на мостовую. Город хотел у него землю эту выкупить, чтобы проезду не мешало. А поручик уперся: сто тысяч, и ни копейкой меньше, и палисадничек свой еще оградой железной обнес. А это ж бешеные деньги были тогда, просто несоразмерные! И что ты думаешь: пятнадцать лет с ним судились-торговались – ни в какую. Частная собственность, святое дело. Так и заплатили, сколько просил… А до тех пор и росла эта Хомякова роща посреди улицы, про нее даже стихи какие-то есть, но я их пока не нашел. Молодец он, правда?

– Какой же он молодец? – пожала плечами Ева. – Крохобор какой-то.

«Жлоб несчастный, Полинка бы сказала», – подумала она, но сама таких слов произносить не стала.

– Не крохобор, а человек в своем праве, – не согласился Денис. – Ну, Бог с ним! Все теперь покрыто мраком лет…

– Да, – согласилась Ева. – Это точно. Я в метро.

– Может, тебя проводить? – поинтересовался Денис. – Нога-то как, не болит?

– Не болит, не болит, я же сказала, – покачала головой Ева. – Пока, Диня.

– Пока!

Он махнул ей рукой и побежал вниз по Кузнецкому, скользя по булыжной мостовой, теряясь в толпе…

Ева не стала смотреть ему вслед – зачем? Она тоже пошла по булыжной мостовой к метро, опираясь на длинный зонтик.

Под аркой она снова остановилась передохнуть: нога опять заныла. Все-таки опрометчиво было соглашаться на встречу далеко от дома.

«Ничему-то я не научилась, – невесело усмехнулась про себя Ева. – Опять сделала, как ему было удобно. Ну, что теперь… Все равно в последний раз».

– Еванжелина! – вдруг услышала она. – Еванжелина, дорогуша, ты куда это бредешь?

Голос был веселый, громкий, и Ева узнала его раньше, чем обернулась. Таким образом переиначивал ее имя только один человек – их сосед Рудольф Петрович, с которым дружила бабушка Эмилия.

Он и окликал ее сейчас на всю улицу.

– Ой, дядя Рудик, здравствуйте! – улыбнулась Ева. – А я вас не заметила. Вы из ЦДРИ, наверно, идете? – догадалась она.

Догадаться, впрочем, было нетрудно: дядя Рудик всегда был завсегдатаем именно Центрального дома работников искусств, в отличие от других обитателей их двора, которые предпочитали пестрый буфет Центрального дома литераторов.

Да и шел он ей навстречу не слишком твердой походкой, что тоже не оставляло сомнений в том, где он провел вечер.

– А я тебя сразу заметил, Еванжелина, – радостно сообщил дядя Рудик. – Это соседка моя, – обратился он к своему спутнику. – Зовут, представь себе, как прародительницу нашу. Но я предпочитаю более изящный вариант, по Бичер-Стоу. Помнишь, в «Хижине дяди Тома» девочка рыдала над горькой негритянской судьбой, а потом сама возьми да помри?

Ева снова улыбнулась, вспомнив одну из любимых книг своего детства. Она и сама плакала в шесть лет, читая о смерти маленькой Еванжелины Сен-Клер, а дядя Рудик с бабушкой Милей сидели в это время на кухне и выпивали водку за успех «пражской весны».

– Да, необычное имя, – сказал дяди-Рудиков спутник. – Как и его милая обладательница.

Еве так мало приходилось слышать комплиментов в свой адрес, что она пристальнее вгляделась в этого человека. Он был не очень молод, но, пожалуй, помоложе дяди Рудика. Или просто выглядел моложе: более подтянутым, аккуратным – в отличие от Рудольфа Петровича, на животе которого трещали пуговицы потертой куртки.

– А это Лева, – кивнул дядя Рудик. – Тоже поэт, мой давний приятель. Только преуспевающий в отличие от меня… Вот, встретились после долгой разлуки на бурных просторах бытия!

– В буфете ЦДРИ то бишь, – усмехнулся Лева. – Лев Александрович Горейно, очень приятно.

– Ева Гринева, – представилась Ева.

Она так и не привыкла называть себя по имени-отчеству, несмотря на учительский статус.

– О, Капитанская Дочка! – сказал Лев Александрович.

– Как это вы догадались? – удивилась Ева.

– О чем догадался? – Его широкая бровь тоже удивленно приподнялась. – Просто эта ассоциация сразу приходит на ум, разве не так?

– Наверное, – улыбнулась Ева. – Меня, во всяком случае, ученики так и называют.

– А что вы преподаете? – заинтересовался Лев Александрович.

– Русскую литературу. И язык, – уточнила она.

– Что ж, можете гордиться. Вы хорошо преподаете, раз подобные ассоциации приходят в голову современным оболтусам. Удивления достойно!

То, что ему пришла в голову подобная ассоциация, как раз не должно было вызывать удивления. Внешность Льва Александровича заставляла вспомнить девятнадцатый век или хотя бы начало двадцатого. С первого же взгляда складывалось впечатление дородности, солидности и чувства собственного достоинства, которым явно обладал этот человек. Его удлиненное лицо было обрамлено небольшой бородкой, которая так же ухоженно поблескивала в неярком свете фонарей, как и широкие, вразлет, брови.

«Брови шелковы, собольи», – неожиданно подумала Ева, и ей стало почти весело.

Даже Кузнецкий выглядел вокруг него не как грязноватая шумная улица, а именно как тот оживленный, веселый «пуп Москвы», которым он был когда-то и о котором Ева мимолетно подумала десять минут назад.

– Так куда путь держишь, Еванжелиночка? – повторил дядя Рудик.

– Домой, – ответила она. – Я тут случайно оказалась… По делам.

– Так случайно или по делам? – переспросил Лев Александрович.

– А какая разница? – вопросом на вопрос ответила Ева.

– Да, извините, – согласился он. – Просто я как раз в Писательскую лавку направляюсь и очень не люблю выбирать книги в одиночестве. Думал, Рудик мне компанию составит, а он вот отказывается.

– Ну тебя, Лева, в задницу, – поморщился дядя Рудик. – Еще книги по нынешним временам покупать! Это ж только ты себе можешь позволить. А я напокупался уже, ставить некуда, а толку? И вообще, чукча не читатель, чукча писатель. Зачем ты меня только из буфета дернул, так хорошо сидели…

– А может, вы мне окажете честь? – предложил Горейно. – Все-таки там прекрасные бывают издания, поищете что-нибудь для пользы юных душ, а?

Ева не бывала в Книжной лавке писателей на Кузнецком уже лет сто. Дома у них была огромная библиотека, ее еще дедушка Юрий Илларионович собирал, книжными полками были сплошь увешаны все стены, и на полках стояли такие издания, которых даже Ева не открывала – по лингвистике, например. И литературоведческих книг было множество, не говоря уж о собраниях русских классиков. А запрещенные при советской власти и изданные во время перестройки книги были уже куплены. Так что пополнять библиотеку не было особенной необходимости.