Царь-девица - Всеволод Соловьев

И опять все тихо в тереме; только работает над делами правительница, не замечая, как идет время, как давно уже пробило полночь.

Только в другом противоположном уголку терема, в пышной опочивальне вдовы царицы, Марфы Матвеевны, слышится тихое рыдание. Лежит молодая, бледная красавица под. атласным, хитро расшитым одеялом, на белоснежных подушках пуховых, и не спится ей, и слеаы неудержимо льются из светлых, рано померкающих очей ее. Тяжела жизнь Марфы Матвеевны. Пятнадцати лет осталась она вдовой после царя Федора, и с того страшного дня как бы окончилась вся жизнь ее, остались одни муки. Ее окружают почет и роскошь; но страшною тюрьмою кажутся ей ее богатые покои. Кто был ей дорог, к кому она привязалась всей своей чистой детской душою, тот безвременно покинул ее. А кругом ни одного близкого, милого человека. Есть родные, да они далеко, их не любят в тереме. Правительница помнит какие-то старые обиды и никого из Апраксиных не пускает. Одна было бы великое счастье для царицы Марфы Матвеевны — был бы у нее ребенок. Всю жизнь бы она в него положила, не нагляделась бы на него, не надышалась. Но нет у нее ребенка. Крепко уж был болен царь Федор, как ее с ним повенчали, никогда не был он ей мужем; но она ни разу даже и в мыслях своих не изменила его памяти. Семь долгих, мучительных лет прошло после его смерти, а она все о нем помышляет, все за него молится. Она уже сжилась со своей тяжелой долей, Ничего не просит; единственная ее отрада — за него молиться. И горячо она молится. Часто ходит на богомолье, кормит чуть ли не каждый день нищих, оделяет бедных. И спокойствие мало-помалу водворяется в душе ее и, осушая чужие слезы, она осушает и свои собственные, но все же иной раз задаются дни тяжелые, мучительные ночи; неведомо откуда приходят в душу тоска и волнение. Слова молитвы на устах замирают. Сон бежит от глаз, и всю ночь мечется на постели бедная царица и горько плачет, горько рыдает, и от этих ночей бессонных, от тоски лютой все быстрей и быстрей вянут ее даром загубленные, никому не нужные красота и молодость.

Прошло несколько недель, но в Москве все по-прежнему было спокойно. Хитрые выдумки Шакловитого не помогали, на стрельцов решительно ничего не действовало.

Софья была в отчаянии: оставалось пустить в ход отраву. Но в решительную минуту Софья дрогнула перед таким средством, к тому же царица Наталья Кирилловна, извещенная Хитрой, принимала все меры для ограждения от опасности себя и сына. Она появлялась в Москве на короткое время и, никого не извещая, снова поднималась в путь; переезжала из одной подмосковной в другую.

Юный царь Петр пока еще не видел никакой опасности и подшучивал над боязнью матери. Несмотря на горячие мольбы, он покидал ее и свою молодую супругу, Евдокию Федоровну, с которою его только несколько месяцев тому назад повенчали.

У него было много дела: он устраивал свои потешные полки, учился у иностранцев, по целым неделям не показывался домой, а возвращался запыленный, усталый. Даже приближенные к нему бояре находили его поступки не совсем приличными для государя. Им не нравилась его компания, состоявшая из каких-то немцев, но они не смели ему перечить — его решительный характер успел уже выказаться.

Софья с нескрываемым злорадством слушала сплетни о том, как он дурачится.

«Скоро совсем споят мальчишку, — говорила она, — совсем пропадет он!»

Но сама она не верила словам своим. Она хорошо понимала, что этого мальчишку споить трудно и что пропасть он не может…

В мае было получено известие от князя Голицына о том, что он разбил крымского хана и уже подступает к Перекопу.

«Пребываю в надежде, — писал Голицын, — с помощью Божьей одолеть врата и не в долгое время вернуться с победою. Помолись, государыня, о благополучном моем возвращении».

Софья просто обезумела от радости. Мигом забыла она все свои тревоги, и плакала, и смеялась.

Она спешила известить людей московских о торжестве Василия Васильевича, а сама, в избытке радости, тотчас же села писать ему ответное письмо.

«Свет мой, братец Васенька! — писала Софья. — Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! И паки здравствуй, Божьей и Пресвятой Богородицы милостью и твоим разумом и счастьем победив Агаряне! Подай тебе Господи и впредь врагов побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься; тогда поверю, как увижу хотя же в объятьях своих тебя, света моего. Что же, свет мой, пишешь, чтобы я помолилась: будто я, верно, грешна перед Богом и недостойна; однако ж, хотя и грешная, дерзаю надеяться на Его блатоутробие. Ей! Всегда прошу, чтобы света моего в радости видеть. По сем здравствуй, свет мой, на веки неисчетные».

Но царевна напрасно торжествовала и радовалась. Голицын слишком поспешил похвалиться. Ему, действительно, удалось без боя подойти к Перекопу, укрепленному замку, защищавшему ров, который прорезывал перешеек. Оставалось взять Перекоп — и русское войско в Крыму. А между тем войско стоит у Перекопа; стоит день, другой — и не двигается с места. Слишком поздно видит воевода свою ошибку. Ему прежде следовало хорошенько разузнать, что такое Крым; но он не знал этого. Перекоп казался ему концом всех лишений, испытанных воинами, а между тем настоящие лишения только теперь начинаются. Со всех сторон море; как была степь до замка, так и за замком степь неоглядная — и ни одного колодца пресной воды. Люди измучены страшной жаждою, кони падают. Пройдет еще несколько дней и даже отступить будет невозможно, не на чем будет везти орудия, обоз — кони все передохнут, люди умирать начнут десятками, сотнями, тысячами, придется живьем с целым войском отдаться в руки хана.

Голицын спешит завести с ханом мирные переговоры. Он надеется, что тот, ввиду огромной русской армии, испугается и поспешит подписать выгодное условие. Но хан отлично понимает в чем дело и тянет переговоры. Кругом воеводы поднимается ропот. Медлить невозможно; не умирать же здесь в степи, под палящими лучами солнца!

Скорей, скорей назад, и то вряд ли удается благополучно вернуться. Татары, завидя отступление, погонятся.

Измученный и окончательно упавший духом, Голицын, начал отступление. Муж совета и разума, искусный дипломат и администратор, князь Василий Васильевич был плохим воеводою; он взялся не за свое дело.

Он был в своей сфере, создавая и вырабатывая благодетельные планы, поражая иностранных посланников своим глубоким и всесторонним образованием. Он был в своей сфере, когда заглядывал в будущее русского государства и мечтал о том, как населить пустыни, обогатить нищих, дикарей сделать людьми, пастушеские шалаши превратить в каменные палаты. Сам он лично был человеком неустрашимым и храбрым, но вести войско к победам он не мог — в вторично должен был испить горькую чашу унижения.

Сердце его разрывалось на части, когда он извещал, царевну о своем возвращении, стараясь всячески не перед нею, а перед Москвою прикрыть неудачу своего похода.

Софья в это время исполняла его просьбу, горячо за него молилась. Она забыла про своего брата, про всех врагов, своих и пешком ходила на богомолье. Сходила к Сергию, а оттуда по другим монастырям; раздавала всюду богатые милостыни.