Ларец Марии Медичи - Еремей Парнов

Что мог ответить ему Люсин? Он сам не знал, почему столь упорно не хочется возвращаться в квартиру Михайлова и Льва Минеевича.

Нелепо или даже смешно… Какое кому до этого дело? Не хотелось, и все!

– У меня что-то голова разболелась, милый Лев Минеевич, – соврал Люсин и даже потер, поморщившись, лоб. – Давайте все же пройдемся немножко или, если угодно, посидим на свежем воздухе.

– Будь по-вашему! – махнул рукой Лев Минеевич. И они пошли к свободной скамейке, манящей куцыми пятнами тени. Это была самая рядовая садовая скамья. На Патриарших прудах стояло много точно таких же, белых когда-то скамеек, и жестяная урна возле них, и пыльные акации тоже были совершенно рядовыми.

– Так я вас слушаю, – сказал Люсин, усаживаясь вслед за Львом Минеевичем.

Все семеро неизвестных собрались в Париже. Говорили, что были они невидимы и жили на земле вот уже много веков, следя с высот своей мудрости за ничтожными страстями и великими муками людскими. Они принесли с собой семь книг, в которых содержалось сокровенное знание, дающее власть над живой и мертвой натурой и душами людей, а в последней книге были сведены воедино законы, по которым живут и разрушаются государства. Каждый неизвестный владел одной только книгой, которую пополнял и совершенствовал всю свою долгую жизнь. И если кто-то из них, устав от хрупкой оболочки, подвижнической мудрости и блужданий по дорогам земли, хотел успокоиться, то созывал остальных. Неподвластные времени и расстояниям, они тут же спешили на печальный зов собрата, чтобы отпустить его на вечный покой. Но прежде они должны были познакомиться с тем, кого уходящий избрал своим преемником. И если кандидат казался достойным, допускали его к великому посвящению, пройдя которое, он получал книгу и магическое кольцо.

И вот семь неизвестных тайно встретились в Париже, чтобы увидеть того, кому отныне суждено было сотни лет владеть третьей книгой, повествующей о трансмутациях элементов…

Им предстояло сделать особенно ответственный выбор, ибо сокровенное знание третьей книги, похищенное тысячу лет назад, частично было разглашено алхимиками, а хранимый в Монсегюре кристалл, вобравший в себя таинственную энергию звезд, уже почти триста лет находился в руках непосвященных. И никто из них не знал точно, где был спрятан этот звездный кристаллик, похожий на удивительно яркий бриллиант красной воды. Проницающий дали времен и пространств взор неизвестных не мог им помочь, ибо по закону, установленному еще индийским царем Ашокой, утраченное знание уже нельзя было возвратить. Кто-то должен был открыть его вновь. Поэтому неизвестные и не пытались разыскать могущественный камень, который Ашока назвал «третьим глазом». Тот, кто владел ныне книгой трансмутаций, всю свою долгую жизнь посвятил кропотливой работе у горна, среди клокочущих реторт и раскаленных тиглей. Он далеко продвинулся вперед, но не ему суждено было вырастить новый кристалл. Теперь его путь близился к концу, а он вызвал к себе остальных, чтобы указать им преемника.

По обычаю, просветленные задали уставшему брату семь вопросов:

– Кто он?

– Человек.

– Достоин ли он унаследовать тайну?

– Достоин.

– Поймет ли он ее?

– Поймет, ибо достиг высшего звания в герметических науках и несравненного мастерства в поэзии, музыке и живописи.

– Не употребит ли во зло доверенный ему свет?

– Вы укажите ему благой путь, о просветленные!

– Чужд ли он низкой корысти?

– Он благороден духом, и неограниченные средства, которые вы вручите ему, не совратят его с верного пути.

– Устоит ли он перед искусом вечности?

– Обретя жизнь долгую, он найдет в себе силы преодолеть искушение и вечности не захочет. В надлежащий, им самим назначенный срок уйдет он в небытие среди вечных снегов поднебесных гор.

– Подготовлен ли твой избранник к просветлению?

– Он подготовлен. Я следил за ним с самых первых дней его жизни и вел по ступеням мудрости. Он прошел через все испытания и удостоился посвящения в высшую степень золотых розенкрейцеров[12].

– Передай же ему кольцо и книгу, – с грустной улыбкой сказали шестеро. – И назови нам его имя.

– У него нет имени, ибо отныне он просветленный, но здесь, в этом городе, он известен как граф Сен-Жермен…

Лейтенант серых мушкетеров Антуан ле Kappe, как и было условлено, пришел на закате дня к мосту Святого Михаила. От реки веяло прохладой, в тревожном весеннем небе неслись по ветру рваные лиловые облака. Ле Карре запахнул плащ и, взойдя на мост, тесно застроенный мрачными домами, прислонился к ограде. Хмурая вода угрюмо трепала черные бороды тины у оснований быков. Вдали, уже у самого острова, река разглаживалась и тускло отсвечивала серовато-зеленым чешуйчатым блеском. Долго и пристально смотрел ле Kappe на этот затуманенный островок, где в незапамятные времена Филипп IV Красивый сжег с благословения папы Климента гроссмейстера ордена тамплиеров Якова де Молэ.

Вырвав после двух лет упорнейших домогательств согласие папы на формальный процесс против ордена, Филипп разослал всем бальи в провинциях тайное повеление арестовать согласно предварительному исследованию инквизиционного судьи в один и тот же день всех тамплиеров, а до времени хранить это дело в глубочайшей тайне. Приказ короля был выполнен с неукоснительной точностью, и в роковой день ареста рыцари были захвачены абсолютно врасплох. Тогда же было конфисковано и все имущество ордена. Всех арестованных подвергли немедленному допросу с применением пытки. Тем, кто, не выдержав мучений, соглашался оговорить себя на суде, обещали прощение. Упорствующим грозили костром.

Лица, проводившие следствие, руководствовались при этом заранее присланным из Парижа списком вопросов. Суд, таким образом, начался процедурой, возможной только по византийско-римским понятиям королевских советников о правах и обязанностях инквизиционного суда. Подобный способ ведения дела полностью противоречил законам и обычаям франков. Дальнейший ход следствия лишь умножил число явных и тайных несправедливостей. Король находился в очевидном сговоре и с теми, кто в красных мантиях судей выносил приговоры, и с теми, кто в белых прокурорских одеждах требовал для рыцарей Храма мучительной смерти. На защитников же было оказано сильнейшее давление как со стороны светской, так и духовной власти. Королю почти не пришлось подгонять судей, которые все как один были лютыми врагами ордена. Приговор был предрешен, и ничто не могло изменить предначертанный королевской рукой ход разбирательства. Тем более что главным следователем назначили мессира Ногарэ, новоиспеченного барона и канцлера.