Охотничий билет без права охоты - Мария Мусина

– Вы у меня спрашиваете?! – сварливо закричала я.

– И что, ее так и зовут Буби? – удивленно выспрашивал между тем Антон и в восторге хлопал себя по коленке.

– Так и зовут, – лаконично отвечал Василий.

Господи, как же хорошо, когда человек быстро соображает.

– Надо же, – ликовал Антон, – и мы так ее и звали: Буби.

– Видишь, – сказала я Антону, – а ты сомневался. А я говорила: откликается на Буби, значит, такая у нее и кличка. Я всегда права!

– Это дело надо отметить!

– Немножко выпить не помешало бы, – согласилась я.

– Тем более сейчас приедет полиция, – прорезался некстати Олег, – и будет опрашивать всех соседей.

Вся наша компания, сопровождаемая двумя таксами, вывалилась из квартиры, и, минуя площадку перед лифтом, спустилась по черной лестнице вниз.

Джип Василия довольно долго колесил по окрестностям, отыскивая ресторан, куда пускали бы с собаками. Такой, наконец, нашелся. И мы удовлетворенно заняли столик в полупустом зале, заказав обильное угощения для себя и такс. Последние были счастливы. Лично я – тоже!

Олег, выпив пару-другую рюмок водки, вдруг озаботился проблемой познаваемости мира.

– Вот, например, Аристотель, – как всегда невпопад, припомнил ювелир, – считал, что мир можно познать, единственно разложив все явления и предметы в нем на такие конечные элементы, которые «сами через себя». Но как можно тогда познать индивидуума? Ведь разложив его на составляющие, мы изменим саму его сущность?

– Расчлененка, – поморщился Василий, – это всегда перебор. Обойдется и так.

– Ха-ха, – Антон, тоже уже выпивший немного, решил, что этой шутке стоит посмеяться.

Однако Олег и не думал шутить:

– Индивид – это неразложимый далее лик: он есть весь или его нет. И это самое непонятное и неуловимое и в философии Аристотеля, и вообще!

– Почему греки? Почему обязательно греки? – возмутилась я. – Все же они были до нашей эры.

– Бытие неразрывно! – вспылил Олег.

– Каждый умирает в одиночку! – подключился Василий.

– Как это несправедливо! – огорчился Антон.

– Справедливость – это нечто, что проявляется только в открытом для закона пространстве, – процитировала я Монтеня.

– Надеюсь, ты не имеешь в виду уголовный кодекс, – заметил Василий и опрокинул в себя очередную рюмку.

Расстались мы, как водится, клянясь друг другу в вечной дружбе.

Василий подбросил всех к нашему дому и радостно укатил с Буби на своем джипе. Буби, я буду скучать по тебе! Олега же никак не могли посадить в такси: на переднее сидение он усаживаться не желал, а желал ехать исключительно на просторном заднем сидении, однако когда его запихивали в правую дверь, он все время вспоминал что-то недоговоренное из теории индивидуума и вылезал через левую дверь, продолжая свой философский монолог. В конце концов это надоело таксисту, он плюнул и уехал.

У подъезда припарковался роскошно-белый нескончаемо-продолжительный «Линкольн», из которого появился шофер Вова и галантно открыл пассажирскую дверь. Затем красиво нарисовались длинные ноги Поли, а потом и она сама во всем своем блеске и изяществе.

Олег, ослепленный, застыл на месте.

– Привет, Поли, – сказала я.

– Ты, как всегда, хорошо выглядишь, – сухо добавил Антон.

Олег интенсивно, обеими руками помахал перед глазами, надеясь, что видение рассеется.

– Приветик, – ответила Поли и лучезарно улыбнулась, одобрительно уставившись на Олега.

– Это Олег, – сказала я.

– Поли, – рукопожатие состоялось.

Олег сделал шаг назад, тряхнул прической, восхищенно окинул стройную фигурку Поли, потом снова приблизился и жарко зашептал ей в ухо:

– Только сегодня утром мне снился сон, что я иду по цветущей поляне, вдыхаю аромат цветов, и лучи солнца играют на крыльях стрекоз. Но даже во сне я ощущал, что одинок, и душа моя печальна, несмотря на окружающую меня благодать. Но сейчас чувства переполняют меня! Впервые я вижу перед собой идеал красоты наяву. Это диво, диво!

– Правда? – заинтересованно воскликнула Поли и одобрительно взяла Олега под руку.

– Я хотел бы угадывать любые ваши желания и служить вам…

– Угадывайте, – милостиво разрешила Поли.

Антон строил страшные рожи и пытался делать Олегу какие-то знаки.

– Ну, мы пошли, – поспешила распрощаться я, больно ущипнув Антона за спину.

Схватила мужа за руку и в лифте напустилась на него:

– Как тебе не стыдно, у людей нарождающееся чувство, а ты…

– Но ведь он, то есть она, то есть, тьфу…

– Это неважно.

– Как это неважно? – возмутился Антон.

– Чувства самоценны! – провозгласила я. – Возможно, они, наконец, найдут свое счастье. Будут петь вместе… И потом, Поли уж точно не потребует от Олега делать ей немедленно ремонт. Она его месяц как закончила.

– Ты, наверное, права, как всегда, – с явным сомнением произнес Антон.

– Что значит «наверное»? – возмутилась я. – Я всегда права!

* * *

– Вот я уже и шагаю по трупам.

– Ты защищалась.

– Кого-то, возможно, это и утешит.

– Поверь мне, девочка, лучше мучиться совестью, чем ничем не мучиться, лежа с дыркой в голове. К тому же – не хочу излишне критиковать твою меткую стрельбу – но ты сильно промахнулась. Если бы не я…

Мы с Василием сидели в небольшом кафе. Мы только что выпили на брудершафт. На этом настояла я. Тяжело все же, знаете ли, рассказывать о своих злоключениях человеку, к которому обращаешься на «вы». Неуютно, как если бы это уже был следователь прокуратуры.

– Как хорошо, что ты, наконец, объявился, Василий.

– Я не мог раньше. Если бы знал, как все обернется – не допустил бы всего этого. Но кто же мог подумать, что Смолину придет такая странная мысль в голову – через тебя меня искать? Но все позади уже. Могло быть и хуже. От Буби тебе, Антону и Матильде большой привет.

– Как она?

– Счастлива и дрыхнет. Завтра на охоту поедем. Рассказывай.

– Опять?

– Рассказывай все с самого начала.

Я тяжело вздохнула. С одной стороны, зачем грузить своими проблемами совершенно, в сущности, постороннего человека. С другой стороны, было бы нелепо утверждать, что те, кого я готова была пристрелить недрогнувшей рукой, случайно оказались в моей квартире. И Василий здесь совершенно ни при чем.

Василий слушал внимательно.

Я же закончила свой рассказ просто: