Изгнание - Чарльз Паллисер

Она сказала:

– Не хочу с тобой разговаривать, Ричард.

Я ответил:

– Мне надо знать, что тебе говорила Евфимия. Если она убедила тебя, что я невиновен, то почему ты не рада?

– Она меня убедила, – прошептала мама. – Я не верю, что все это делал ты.

Почему она сказала это вот так, в такой неуверенной и жалкой манере?

– Что сказала Эффи? – не отступал я.

С испуганным видом она смолчала.

Я сказал:

– Тогда не о чем беспокоиться.

– Нет, есть, – ответила она, тревожно посмотрев на дверь, и тихо произнесла: – Подойди ближе.

Я подошел. Схватив меня за руку, матушка прошептала:

– Уиллоуби желает тебе зла. Я была за них, но не знала, что они задумали.

Я сказал:

– Уиллоуби? Какое он имеет к этому отношение? Зачем ему делать мне плохо?

– Больше ничего не могу сказать. Не стоило говорить так много.

– Что значит «я была за них»? – потребовал я ответа.

– Не хочу остаться бедной и одинокой старухой. Не хочу умереть одна в этой холодной, сырой развалюхе. Разве это так плохо?

Не знаю, почему она так сказала. Я спросил:

– Что заставляет тебя думать, что я за тобой не буду ухаживать? И Эффи тоже?

Словно не услышав меня, она продолжила:

– Ты должен уехать немедленно.

– Хочешь сказать, прямо сейчас? Слишком поздно.

Матушка сконфуженно произнесла:

– Нет, не сейчас. Но завтра утром ты должен сразу упаковаться и уехать. Твоя сестра не должна знать, что я с тобой говорила.

– Но, мама, Евфимия решила, что я обязательно должен сопровождать вас на бал. Завтра вечером.

Она воскликнула:

– Бал! В том-то и дело. Ты не должен идти.

Евфимия неслышно вошла в комнату и прошептала:

– Я же сказала тебе оставить маму в покое. А теперь убирайся отсюда.

Почему Уиллоуби Давенант Боргойн хочет причинить мне зло? Совершенно бессмысленно. Это у меня все основания желать ему зла.

Похоже, маленькая гувернантка Хелен единственная, кто доверяет мне. Но что она сказала о мальчике? О мальчике, которого я напугал? Голову сломал, но так и не понял, что она имела в виду. Надо ее расспросить. Если завтра утром обождать у ворот дома Гринакров, то, уверен, дама выйдет на прогулку с детьми.

[Следующее из анонимных писем, адресованное миссис Гринакр. Прим. ЧП.]

Девку каторую ты наняла смотреть за детьми я трахал пока не появился он с его роскошным экипажем и лошадями и модной одеждой и она ушла с ним а теперь у нее ребенок и чей это ублюдок мой или его или твоего мужа не знает никто даже она сама.

Он больше не испортит ни одной девушки. Я своим ножиком отрежу ему ево уродливый хрен.

Он думает што теперь ему ничего не грозит. Думает что в городе ему спокойно но я его и там достану и не раз. Он теперь хромой и сбежать от меня не сможет. На балу дяди он спляшет свой паследний танец.

Мучитиль.

Когда мама и Эффи спустились к столу, я завтракал ломтем хлеба. Большую часть пути к Гринакрам преодолел бегом. Потом ждал за зеленой оградой почти два часа. Дул ледяной ветер. Наконец на дорожке появилась гувернантка с кожаной сумкой, на вид тяжелой, и направилась на север.

Какое-то время я шел следом поодаль от нее. Кажется, она меня услышала, потому что обернулась и прибавила шаг, но из-за сумки идти очень быстро не могла.

Почти на вершине Брэнкстон Хилл я ее догнал и спросил, могу ли я помочь нести сумку. От звука моего голоса она вздрогнула и посмотрела с таким отвращением, что я подумал, узнала ли она меня. Гувернантка отрицательно покачала головой. Я спросил, куда она идет, но она не ответила. Потом, не повернув головы в мою сторону, сказала:

– Меня уволили.

– Из-за того, что вы недавно говорили со мной?

Она произнесла:

– Хозяева отказали мне в рекомендации. Не знаю, что со мной теперь будет.

– Сумка на вид очень тяжелая. Позвольте помочь?

Она ускорила шаг и ответила:

– Если хотите оказать любезность, развернитесь и уйдите прочь.

Я ничего не сказал, но развернулся на каблуках и быстро ушел туда, откуда мы пришли.

Вспомнил, что забыл спросить ее о мальчике.

Половина третьего

Когда вернулся домой, мама и Эффи суетились над бальными платьями. У меня было впечатление, что маму снова напугали и она смирилась, став такой, какой была прошлым вечером. Не глядя в глаза, она молча положила мне в руку нераспечатанное письмо.

Проклятый дядя Томас. Самоуверенный старый скряга. Никаких вопросов относительно того, чтобы помочь тебе выпутаться… Ты сделал долги и должен отвечать за них так или иначе… Тот позор, который ты навлек на мать и сестру… Возможность отплыть на кораблях открыта, но они отходят через неделю… последний шанс принять мое великодушное предложение.

К черту дядю Томаса с его великодушием.

Четверть четвертого

Я ошибся, думая, что мама смирилась. В последний момент она подняла еще один обреченный мятеж, вдруг предложив отказаться от бала. Евфимия рассвирепела, приказала ей отправиться в столовую, захлопнула дверь, и я слышал, как она все говорила и говорила.

Когда женщины вернулись, дух мамы был сломлен. Думаю, она боится, что Эффи собирается устроить сцену Мод и ее жениху. Мне почти хочется, чтобы сестра сделала что-нибудь подобное, закатила бы скандал, способный лишить нас всех шансов быть принятыми в этой части страны.

Не вижу смысла в том, чтобы пышно разодетыми тащиться по колдобинам замерзшей дороги в такую даль только для того, чтобы Евфимия узрела триумф своей соперницы, богатой, почти герцогини, окруженной друзьями и поклонниками, в то время как нам достанется унижение, презрение и высокомерие от тех, кто лебезил перед нами, когда папа занимал положение и был влиятелен.

Ни одна семья никогда не отправлялась на бал с худшим настроением и в худших отношениях друг с другом.

Мама зовет меня. Она хочет, чтобы я пошел и встретил дилижанс. Одному только богу известно, чем закончится бал. У меня недоброе предчувствие.

Слишком много всего. Кружение танцующих пар, духота бального зала, ослепительные огни, густой запах духов, а потом поросячья физиономия Тобиаса, его отрыжка и косой взгляд, его оскорбительные намеки. Будь они прокляты, эти его бегающие глазки.