Под знаком Льва - Марина Ноймайер

– Нет, я хочу рассказать тебе, даже если это будет нелегко. Я редко это делаю и еще никогда не говорил об этом с кем-то, кто не был вместе со мной в этот момент. – Он молчит некоторое время, собираясь с мыслями. – Мои родители не всегда конфликтовали, у меня много приятных воспоминаний из детства, как об этой поездке в Рим, например, но бóльшую часть времени, особенно когда я стал старше, они только и делали, что ссорились. Мой отец изменял матери. Живи он в это время, он был бы главным клиентом Галатеи. Насколько я знаю, у него постоянно были любовницы, он никогда не был скромником в этом вопросе, и так продолжалось много лет. Моей матери с каждым разом было все сложнее прощать его измены. Они так сильно ссорились, что каждый раз, когда всплывала очередная интрижка отца, это был крах. Сейчас я прекрасно понимаю, насколько это было для нее тяжело, но тогда… – У него так сильно дрожит голос, что кажется, он вот-вот разрыдается. – Однажды, когда мне было пятнадцать, им обоим вдруг стало плохо, и они скончались в считаные часы. После вскрытия выяснилось, что оба были отравлены, это было для всех таким шоком… До сих пор так и неизвестно, как это произошло и кто это сделал, но большинство подозревает мою мать. Все знали о проделках моего отца и о том, как она от этого страдала, так что люди до сих пор сплетничают о том, что это она отравила и себя, и своего мужа. Мне просто повезло, что я не ужинал дома в тот вечер, иначе, возможно, и меня бы уже не было в живых.

– Лео… – невольно осаживаю его я, вне себя от мысли, что это могло бы произойти.

– С тех пор прошло много времени, – успокаивает меня он, стараясь сохранять бесстрастное выражение лица, но я вижу, что как бы давно это ни произошло, смерть родителей все еще его тяготит. – Как ты можешь догадаться, смириться с этим у меня не получилось, я был ужасен в переходном возрасте, неуправляемым и несдержанным. Так что мой дедушка отправил меня в интернат в Швейцарии, где я и остался до окончания средней школы. Тогда я жутко злился на него за то, что он решил избавиться от меня после того, как я пережил ужасную потерю родителей, но его можно понять: он был стар и разбит от потери единственного сына.

Некоторое время мы молча идем рядом, пока я пытаюсь как-то переварить то, что он мне только что рассказал, и найти утешительные слова.

– Оглядываясь назад, я думаю, что интернат, наверное, был лучшим, что могло бы тогда со мной случиться. Сейчас я был бы полной катастрофой, если бы не провел там какое-то время. Это было элитное заведение со строгими правилами и железной дисциплиной, там мне помогли справиться с моей потерей, я нашел друзей, которые как-то смягчили горечь утраты.

– Ты поэтому так хорошо говоришь на немецком? Потому что учился в Швейцарии?

Лео криво улыбается:

– Мой лучший друг в интернате был немцем. Мне никогда не нравился этот язык, но пришлось его выучить, потому что в итальянском тот чувак был полным чайником.

Я задумчиво смотрю на него.

– Но мы ведь разговариваем друг с другом на немецком, – произношу я. Он ведь знает, что мы могли бы говорить по-итальянски, если ему так не нравится немецкий. Лео останавливается, серьезно глядя на меня в ответ из-под темных бровей.

– С тех пор как Макс уехал учиться в Америку и мы практически перестали общаться, я вообще не сказал ни слова на немецком. Ненавижу этот язык, он такой жесткий, а грамматика нелогичная… Но я обожаю его за то, что на нем я могу общаться с тобой.

Я теряю дар речи, но он только нахально ухмыляется и снова тянет меня идти дальше. Совершенно застигнутая врасплох, я, спотыкаясь, спешу за ним. Это была одна из тех фраз, которые я навсегда сохраню в своем сердце, как самую драгоценную вещь, а он, скорее всего, даже не узнает об этом. Вся последующая дорога пролетает для меня чередой размытых картинок.

– Ты… Ты когда-нибудь навещал своих родителей? – нерешительно спрашиваю я, когда эта мысль становится слишком навязчивой. – Я имею в виду, ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы вернуться в тот день и помешать родителям принять яд? Или выяснить, кто это сделал? – Я закусываю нижнюю губу, понимая, насколько это болезненная тема, но Лео лишь тихо вздыхает.

– Я не могу, Розали, как бы мне этого ни хотелось, это противоречит любому элементарному правилу путешествий во времени. Такие события, как убийство Лоренцо или похищение Чезаре, необходимо остановить и предотвратить, потому что это грубое вмешательство в исторические события, предотвратив же гибель родителей, я сам совершу это запрещенное вмешательство. Они приняли яд, и это часть истории, кроме того… Как ты думаешь, как бы они отреагировали, если бы в комнате неожиданно появился их взрослый сын и призвал их не есть свой ужин? Не говоря уже о том, что я могу столкнуться с собой-подростком, у которого наверняка крыша поедет еще сильнее… Нет, к сожалению, это невозможно.

Большим пальцем я вырисовываю круги на тыльной стороне его ладони.

– Прости, это было бестактно, я не должна была спрашивать об этом.

– Когда я еще не встретил тебя и был невидим в своих путешествиях, я однажды навестил родителей. Тогда они только поженились и были такими счастливыми, что помогло мне принять ситуацию.

Мои губы дрожат. Я так рада, что у него была возможность снова их увидеть. У меня нет такого шанса: если бы я захотела увидеть своих родителей в молодости, мне пришлось бы следить, чтобы они меня не заметили. В конце концов, я никогда не была невидимкой в своих путешествиях и могла взаимодействовать с людьми. Лео же тогда только предстояло встретить меня, свою партнершу. Было бы гораздо легче, наверное, если бы я могла незаметно пережить с ними хотя бы один день, пусть и в роли призрака.

– Ты ведь не просто так спросила об этом, не так ли? – Теперь очередь Лео говорить осторожно и ободряюще сжимать мою руку. Я с трудом сглатываю: в конце концов, это справедливо – рассказать ему о настолько же болезненном событии моего прошлого, даже если я не привыкла это с кем-то обсуждать. – Твои родители… Их ведь тоже не стало?.. – Он говорит так осторожно, что интонация получается вопросительной.

Я киваю, уставившись себе под ноги, чтобы не оступиться в этом вихре воспоминаний.

– Это была авария. Олень выскочил перед машиной, отец инстинктивно увернулся, они съехали на обочину и врезались в дерево. Полиция сказала, что они погибли на месте. – Я моргаю от того, как начинают слезиться глаза каждый раз, когда я говорю о своих родителях. – Они возвращались с вечеринки в честь дня рождения тети. Пауль уже был достаточно взрослым, чтобы отмазаться от участия в таких семейных торжествах, вместо него должна была поехать я. Но меня пришлось забрать из школы уже в полдень из-за лихорадки, и этот вечер я провела у бабушки. Если бы я тоже была в той машине…

– Но тебя там не было, – прерывает меня Лео. – Точно так же, как я решил не ужинать дома в тот вечер. Мы выжили, а значит, должны справиться с этим.

Я знаю, что он прав, но это «что, если», кажется, навсегда останется занозой в моем сердце. «Вина выживших», как назвал это психолог, к которому обеспокоенная бабушка отправила меня после той катастрофы, и хотя этот человек мало чем мог мне помочь, в этом он был чертовски прав.