Невидимый флаг. Фронтовые будни на Восточном фронте. 1941-1945 - Питер Бамм

Я спросил его:

– Ты хоть понимаешь, что тебя ждет?

– Да.

– Что?

– Военный трибунал.

– А как ты думаешь, какой приговор тебя ждет?

Его губы скривились. Он знал.

Никогда до этого момента еще ни один человек не находился в полной моей власти. Я начал понимать, что люди имеют в виду, когда говорят, что боятся кого-то до смерти. У меня не было к нему жалости; просто мне было стыдно, что я позволил зайти делу столь далеко.

Я не знал местного военного прокурора, и единственным способом замять это дело было объявить виновного «не в своем уме». Я позвонил психиатру, служившему в штабе группы армий, капитану Регау, и по моей настоятельной просьбе он прибыл ко мне в тот же самый день после полудня. Регау был маленьким жилистым человечком с внимательными, зоркими глазками, сидящими на узком живом лице; у него был интеллигентный нос, а еще в уголках его губ затаилась насмешливая ухмылка. Очень быстро выяснилось, что он был весьма образованным и умным человеком; что он возглавлял медицинскую роту в полку альпийских стрелков; что он был на Таманском полуострове; что он мог без запинки произносить названия типа Старотитаровская; что ему приходилось бывать на фронте в Заполярье. Но все это не имело особого значения, пока мне не удалось выяснить, состоит ли он в партии. Мы располагались неподалеку от ставки фюрера. Теперь, после 20 июля, любое неосторожное слово могло стать опасным. Надо было попытаться выяснить, на какой стороне забора он находится, а уже от этого зависело, стоит ли мне рисковать собственной головой.

Поскольку Регау состоял при штабе очень высокого уровня, где всегда было хорошее снабжение, вряд ли он испытывал недостаток в еде. Поэтому я приказал принести нам кремовые пирожные и кофе. Позднее, когда он отказался выпить водки, ссылаясь на проблемы с пищеварением, я принес бутылку секта (немецкое шампанское). Я открыл бутылку и запустил пробный шар:

– Нам надо разобраться в одном деле, имеющем отношение к коррупции.

Он вежливо наклонился:

– Дело касается вас лично?

– В некоторой степени. Я хочу остаться живым, чтобы принять участие в торжествах по случаю нашей победы.

– Вы собираетесь праздновать ее с помощью секта?

– Мы наверняка будем пить сект – или французское шампанское.

– Лично я предпочитаю французское «шампанское». Его больше можно выпить. Какой это замечательный будет день!

– Это секретное оружие («Фау-1» и «Фау-2») сотворит чудо.

– Точно. Но если нам не удастся им воспользоваться, перспективы у нас отнюдь не блестящие.

Мы продолжали беседовать подобным образом еще некоторое время. Менее чем через четверть часа каждый из нас точно знал, что из себя представляет его собеседник.

Я объяснил, что сделал наш квартирмейстер. Тем или иным способом мы должны были подвести его под параграф 51.2 армейского устава. И без всякого сомнения, выпитая нами бутылка была одной из тех, которую квартирмейстер похитил во время своей преступной деятельности.

Я отвел Регау к пациенту. Уже прошел почти час, а он все еще не возвращался обратно. Я пошел его искать. Как раз в это время он вышел из двери мне навстречу. Он выглядел вполне довольным, похлопал меня по плечу и сказал:

– Он и на самом деле сумасшедший! На самом деле!

Квартирмейстер страдал от острого психоза, который иногда бывает после принятия большого количества определенной жидкости.

Я немедленно выехал к начальнику медицинской службы группы армий. Он уже слышал об этом деле и был очень рад, что на основании диагноза психиатра не придется проводить никакого расследования – это бросило бы тень на весь медицинский корпус. Если бы началось расследование, оно бы дальше пошло своим путем и уже никто не стал бы обращать внимания на мнение психиатра – психологическое состояние обвиняемого военный трибунал мало интересовало. Таким образом, мне удалось избежать того, чтобы фактически совершить убийство, вина за которое терзала бы меня всю жизнь. Вместо этого через 2 месяца я подписал просьбу квартирмейстера об отпуске, когда он вернулся к нам из тылового госпиталя.

Последние осенние бури пронеслись по окрестностям. Деревья, стоявшие вдоль великолепных аллей, устремились в небо голыми вершинами, а все дорожки были покрыты опавшими листьями. По ночам стало подмораживать, и стали кружиться первые снежинки. Рождество – последнее Рождество во время войны – приближалось. Пока мы находились в стране сарматов и скифов, где степные перекатиполе кружатся в немыслимых танцах, мы отмечали Рождество так, как и полагается истинным христианам. Но в этом году, находясь в маленьком городке, основанном некогда рыцарями одного из христианских орденов, мы отмечали языческий праздник.

Однажды я взобрался на колокольню старинной церкви; оттуда я мог видеть вспышки артиллерийских выстрелов вдоль линии фронта, которая проходила всего в 12—15 километрах к югу от нас. Время от времени ветер доносил звуки отдаленной стрельбы. Внизу, в городе, начинался обычный день – людской муравейник. Местные жители были добропорядочными, трудолюбивыми и гостеприимными людьми. Они с охотой оказывали всевозможную помощь раненым, но, казалось, не имеют ни малейшего представления об истинном положении вещей. Они ничего не знали о том, что происходило за кулисами в течение нескольких последних лет войны, они все еще полностью доверяли партии. Я считал, что не следует устраивать рождественские праздники для раненых, но не смог отговорить городского главу.

Торжество проходило в большом зале местной школы, в которой теперь размещался госпиталь. Тяжело раненные лежали на носилках перед учительским столом. Ходячие больные разместились позади них на стульях. В зале стояла расцвеченная огнями рождественская елка. Однако, как выяснилось, пока мы были в России, здесь получили распространение языческие обычаи, что было для нас большой неожиданностью.

Некоторые из этих обычаев могли быть заимствованы у древних пруссов; в конце концов, понадобилось 500 лет на то, чтобы христианское вероучение преодолело расстояние от Мааса до Мемеля. Но большинство из них были совершенно бессмысленными, поскольку были искусственными. Хор, состоявший из молодых и симпатичных девушек, исполнял песни, которые я раньше никогда не слышал, а местный партийный вождь вещал с той же самой кафедры, с которой в течение нескольких поколений научные достижения народа с древней культурой преподавались молодежи.

Через 4 недели школа превратилась в груду развалин.

Снежные бураны и ледяной холод дополнили общее тягостное впечатление от зимы. Русские перешли в наступление, а немецкая армия в Восточной Пруссии начала двигаться в юго-западном направлении, чтобы попытаться вырваться из окружения. Несмотря на все предписания, гражданское население также начало покидать свои дома. Поток беженцев возрастал с каждой неделей, а когда войска пришли в движение, разгорелось ожесточенное сражение.