Дно разума - Алексей Атеев

Он шел к проходной по противоположной стороне улицы. Новые тапочки несколько жали, однако донельзя возбужденный Скок не обращал на это внимания. Он подошел к остановке автобуса, которая находилась почти рядом с фабрикой, уселся на скамейку и стал высматривать «москвичок». Ждать пришлось довольно долго, минут сорок, но Скоку не было скучно. Он напряженно следил за главным входом на фабрику. Наконец появился желтый «москвичок», и Скок почти бегом бросился к нему. Автомобиль затормозил у крыльца. Скок поспешно натянул на голову капроновый чулок, достал из-за пояса «парабеллум» и подскочил к немолодому мужчине, вытащившему из салона два брезентовых мешка. Следом из машины выбралась грузная женщина.

Дальше происходящее стало напоминать кино, но не «Фантомаса», а какой-то старый, черно-белый фильм из итальянской жизни. Ослепительно светило солнце. В его неистовом сиянии люди, на которых нападал Скок, были похожи на фотонегативы.

Черные лица, белые впадины глаз…

– Это Фантомас!!! – заорал Скок, наставив пистолет на мужчину. – Ограбление!!! Давай деньги, сука!!! – И он рванул один из мешков на себя.

Мужчина страшно побледнел. На лбу мгновенно выступили крупные капли пота, а зрачки, несмотря на яркое солнце, расширились во весь глаз. Он беззвучно шевелил губами, точно выброшенная на песок рыба, однако мешка, в который вцепился Скок, из руки не выпускал.

– Фантомас!!! – вновь заорал Скок, направил ствол в землю и нажал курок. Раздался щелчок. «Осечка», – понял Скок. Не проверил патроны… Наверное, за столько лет с ними что-то случилось.

Он отпустил мешок, мгновенно передернул затвор и вновь нажал на курок. На этот раз «парабеллум» сработал. Однако пуля ушла не в землю, а почти в упор ударила в мужчину. Скок видел, как выстрелом его развернуло и швырнуло на землю.

– Грабят! – истошно заорал кто-то слева.

Скок машинально обернулся. Кричал и махал в его сторону руками какой-то прохожий; кассирша с разинутым ртом застыла, словно соляной столб.

Скок перебросил пистолет в левую руку и, что есть силы, рванул мешок из руки пожилого. Однако на этот раз тот его еле держал, и Скок чуть не упал. Он подхватил второй мешок и бросился бежать. Вот и училище. Скок пулей пронесся мимо него, свернул в кусты и только тут остановился и прислушался. Ни криков, ни звуков погони не наблюдалось. Он вытащил из схрона рюкзак и стал поспешно переодеваться. Потом засунул в рюкзак оба мешка, пистолеты, спортивный костюм и тапочки. Кажется, все… Однако что-то мешало. Капроновый чулок! Как же он про него забыл? Скок стащил с лица маску и сунул ее в карман. Вот теперь точно все.

Он взвалил рюкзак на плечо и направился к дыре в заборе.

Пока шел проулком до дыры, ведущей на рынок, не встретил ни души, лишь слышал отдаленный людской гомон. Вот и лаз. Скок моментально проскочил сквозь него и смешался с толпой. Он прошел мимо овощных рядов, поднялся на пригорок. Здесь торговали разной животиной, начиная от декоративных рыбок и голубей и кончая козами и коровами. Неожиданно Скоку пришла в голову оригинальная мысль. Молодая дебелая баба, сама напоминавшая супоросую свинью, продавала молочных поросят. Поросята находились в большом деревянном ящике, но не сидели смирно, а непрестанно возились, тыкались пятачками друг в друга и непрерывно повизгивали.

– Почем хрюшки? – поинтересовался Скок.

– Тебе, молодой юноша, дешево уступлю, – игриво сказала баба.

Скок купил двух поросят, кое-как затолкал их в рюкзак и двинулся в выходу. Дорогой он приобрел древний велосипед, сел на него и покатил на Карадырку. Поросята возились и пищали за спиной. Теперь Скок походил на хозяйственного мужичка, везущего с базара нужную в хозяйстве скотину.

К радости Скока, матери дома не было. На двери висел ржавый амбарный замок. Скок знал, где мать прячет ключ. Достал его, отпер дверь и вошел в хибару. Он поспешно развязал рюкзак, выпустил поросят, которые немедленно принялись носиться, достал оба мешка, мельком заглянул в них. Сердце радостно екнуло. Мешки были набиты разноцветными пачками денег. Скок извлек две пачки: десятирублевки и пятерки, потом полез в погреб, положил оружие на прежнее место, засунул оба мешка в пустую бочку из-под капусты.

Чем бы их прикрыть? Спортивным костюмом? А может, его нужно уничтожить, выбросить на помойку или, еще лучше, сжечь? Хотя какой смысл? Если найдут деньги, то все равно посадят. А деньги больше спрятать некуда. Не в общагу же их тащить. Черт с ними! Пускай пока здесь лежат, пока он не решит, что с ними делать дальше. А сейчас нужно дождаться матери и вручить ей поросят. Пускай делает с ними что хочет. Хоть откармливает, хоть жарит. Вот только когда она явится?

Скок взглянул на часы. Скоро топать на смену. Ладно, не дождется, оставит записку.

Он нашел за совершенно черной иконой старую тетрадку, вырвал оттуда листок и крупно написал огрызком химического карандаша:

«Мамаша! Поросята тебе! Хочешь жарь, хочешь корми. И деньги тоже тебе!»

Положил листок на стол, а поверх него – пачку пятирублевок.

Отец Афанасий между тем был преисполнен созидательного порыва. Говоря по чести, его не столько интересовала эта странная история, сколько увлекало желание направить профессора Севастьянова в лоно церкви или, во всяком случае, убедить его не кропать статейки, разоблачающие «пагубность христианского вероучения». Отец Афанасий понимал: Севастьянов работает не за страх, а за совесть, темой своей одержим и бросать писанину пока что не собирается. Поэтому его убеждения нужно поколебать. А поколебать их можно, лишь доказав, что есть на свете вещи, объяснить которые с материалистической точки зрения невозможно. Именно поэтому в свою первую встречу с Севастьяновым (когда они вместе поехали святить Дусину квартиру) отец Афанасий принялся подкалывать профессора, слегка иронизировать над его желанием разобраться в происходящем, а главное, над неуклюжими попытками найти происходящему именно рациональное объяснение. Однако, если бы посторонний попросил его объяснить события, происходившие в Дусиной квартиры, с какой угодно позиции, отец Афанасий вряд ли сумел бы четко и толково сформулировать их причины. Гримуары, талисманы – это, безусловно, интересно. Но верит ли он сам в колдовство? Отец Афанасий некоторое время размышлял над этим вопросом и констатировал: нет, не верит! Только собственными глазами узрев проявление магии, а главное, найдя убедительное доказательство действия сверхъестественных сил, можно поверить в них. Вот человек, с которым он консультировался, скорее всего, поверил бы.

Звали странного типа Олегом Виллемовичем Сильверовым, однако, как скоро узнал Афанасий, все свои бумаги, начиная от заявления в ЖЭК с просьбой поменять текущий кран и кончая официальным прошением в консисторию выдать литр святой воды, он подписывал «et cetera»,[4]поэтому многочисленные знакомые величали его Сетерой.

Сетере было далеко за шестьдесят, был он высок и тонок, седые кудри волной спускались на плечи. Глаз Сетера имел голубой и туманный, а лицо, открытое и благодушное, освещал легкий румянец. Судя по всему, в жизни он повидал предостаточно. Афанасий слышал, что задолго до войны Сетера за свои увлечения оказался в числе сотен тысяч репрессированных, отсидел в лагерях огромный срок и освободился в начале пятидесятых. Вернувшись в Москву, он отыскал на чердаке собственный архив, спрятанный им когда-то в предчувствии репрессий, и вновь занялся любимым делом. А любимым делом Сетеры, вернее, его призванием была демонология.