Мертвый сезон - Андрей Воронин

Подсвеченная идущим из глубины электрическим сиянием вода в подземном гроте бурлила и волновалась еще минуту или две. Потом измученное ужасом и паникой сознание Кокоши погрузилось в милосердную тьму, опутанное сетью тело легло на песок рядом с телом Никитина. Кокоша дышал глубоко и ровно; казалось, он спит и видит приятные сны. Возможно, так оно и было на самом деле; в любом случае охранник дайв-клуба "Волна"

Николай Кокорин не проснулся даже тогда, когда в серебристом баллоне у него за спиной иссякла последняя молекула воздуха.

Свет под водой продолжал гореть, таинственный и неяркий, но этого никто не видел: грот был пуст.

Яхта плавно развернулась и пошла обратным курсом, огибая мыс с развалинами маяка. Когда крошечный галечный пляж, с трех сторон ограниченный нависавшими каменными стенами, скрылся из виду, Эдик велел подвести яхту ближе к берегу и бросить якорь. Парус убрали; белоснежный якорь с плеском упал в прозрачную воду и лег на каменистое дно.

С борта яхты спустили резиновую шлюпку с подвесным мотором. Эдик первым погрузился в нее – ловко, будто всю жизнь только этим и занимался. С борта ему протянули большую дорожную сумку, на вид довольно тяжелую. Вслед за Эдиком в шлюпку спустились трое молодых людей – те самые, что всю дорогу развлекали на носу блондинок. У одного из них тоже была сумка, вроде той, что передали Эдику. Блондинки сунулись было следом, решив, что предстоит пикник на берегу, но им велели оставаться на яхте и ждать.

– Сначала мы выберем место, – сказал им Эдик, обворожительно улыбаясь, – все подготовим, а потом вас позовем. Пейте шампанское, фрукты кушайте. Чувствуйте себя как дома, мы скоро за вами вернемся.

Потом он перестал улыбаться и повернулся к Косте.

– Теперь ты, – сказал он. – Давай спускайся.

– Я? – удивился Костя. – Зачем?

– Нам без тебя будет скучно, – ответил Эдик. – Как же мы без тебя? Ты ведь наш проводник, так уж будь любезен, выполни свою работу до конца.

Костя понял, что спорить бесполезно, и неуклюже, стараясь не задеть сломанную руку, полез через борт. Ему помогли спуститься в шлюпку и сесть на дно. Дно неприятно прогибалось под его весом; под тонким слоем резины угадывалась толща воды, которая пугала: Завьялов знал, что с одной рукой не проплывет даже те несчастные полсотни метров, что отделяли их от берега. Его охватила противная нервная дрожь – внутренняя, незаметная со стороны. Впрочем, не такая уж незаметная: Завьялов перехватил косой, насмешливый взгляд, которым одарил его один из загорелых пляжных атлетов, и понял, что присутствующие видят его насквозь.

Обмотанный грязным лейкопластырем револьвер, засунутый сзади за пояс брюк, напоминал о себе при каждом движении, врезаясь в поясницу. Костя понятия не имел, зачем, отправляясь на эту прогулку, взял оружие с собой. Наверное, для уверенности, но никакой уверенности он не испытывал – наоборот, револьвер его здорово напрягал, особенно когда Завьялов пытался представить себе ситуации, в которых ствол мог бы ему пригодиться. Его даже не обыскали, когда он поднимался на борт, хотя, рассказывая людям Багдасаряна о своем разговоре с москвичом, Костя ничего не утаил – выложил все как на духу, и про револьвер в том числе. Видимо, эта информация не показалась им достойной внимания. Ну, есть у какого-то Кости Завьялова какой-то там револьвер, ну и что? В его теперешнем положении ему и пулемет не поможет...

Мощный японский мотор в два счета домчал перегруженную резиновую лодку до прибрежных камней. Проскочив между двух упавших в воду обломков скалы, моторка с шорохом уткнулась носом в узкую полосу гальки. Спутники Эдика, одетые только в шорты и кроссовки, выпрыгнули из лодки и втащили ее на берег. Этим занимались двое; третий вынес из лодки обе сумки и, поставив их на землю подальше от воды, раздернул "молнии".

Костя только раз заглянул в одну из сумок и больше уже ни о чем не мог думать. Чего там только не было! Эдик и его приятели притащили с собой целый арсенал. Похоже, они готовились к настоящему сражению, и такая перспектива Костю нисколечко не обрадовала. Ведь убьют же!

Эдик взял себе "Калашникова" с откидным прикладом. Косте стало нехорошо, когда он увидел, как Эдик, весь в белом, как какой-нибудь лорд на отдыхе, сноровисто и небрежно заряжает подствольный гранатомет. Было видно, что к этой работе ему не привыкать. Помимо автомата, Эдик навесил себе на пояс какой-то непривычно большой пистолет в потертой кожаной кобуре и засунул в карманы своих белоснежных брюк по ручной гранате. Ребристые округлости "лимонок" явственно проступали сквозь тонкую ткань; Костя старался на них не смотреть.

Один из молодых людей ловко собрал из отдельных частей какую-то невиданную, фантастических очертаний штуковину, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся снайперской винтовкой. Двое других вооружились примерно так же, как Эдик; изрядно полегчавшие сумки, в которых все еще что-то глухо побрякивало и полязгивало, навьючили на Костю, и отряд двинулся вперед, наискосок поднимаясь по крутому береговому обрыву и держа курс к невидимому отсюда разрушенному маяку.

Костя очень быстро устал, зато Эдик и его приятели шли как ни в чем не бывало – они даже не вспотели, и Завьялов подумал, что им действительно не привыкать совершать переходы по горным тропам. Еще он вспомнил слова москвича, который предостерегал его от переломов ног на прибрежных камнях, и мысленно пожелал этому подонку трудной смерти: он, москвич, заставил-таки Костю попотеть, таская по береговым кручам тяжелые сумки, хотя лежало в этих сумках совсем не то, чего дожидался москвич.

"Неужели будут стрелять? – думал Костя, тяжело карабкаясь вслед за непринужденно ступавшим армянином, который держал под мышкой снайперскую винтовку. Впереди мелькали белая куртка Эдика и смоляная шевелюра одного из автоматчиков. Третий автоматчик подпирал Костю с тыла, и Завьялов слышал, как из-под его кроссовок с негромким стуком срывались мелкие камешки. Подниматься наверх было тяжело еще и потому, что Костя не мог помогать себе руками – в левой он держал сумки, а правая, закованная в серый от грязи гипс, беспомощно болталась на перевязи, реагируя на каждый толчок вспышками тупой, ноющей боли. – Неужели они ждут засады? Да нет, не может быть! Просто осторожничают. Ну и правильно. Хорошо, когда люди, с которыми ты идешь на дело, готовы к любым неожиданностям".

Его широкое бородатое лицо, блестевшее от пота, искривила невеселая улыбка. На дело! Это кто тут идет на дело – он? Да его ведут, как барана на бойню, чтобы пристрелить на месте, если что-то вдруг пойдет не так. Костя осторожно оглянулся через плечо, прикидывая, нельзя ли ему как-нибудь слинять, и понял, что не получится: шедший следом молодой армянин держал автомат наготове и смотрел не по сторонам, а прямо на Костю. Смотрел спокойно, без какой-нибудь угрозы или насмешки, но при этом внимательно – как пастух, гонящий строптивого барана.

К развалинам маяка они вышли неожиданно быстро. Костя даже удивился. Наверное, Эдик хорошо изучил маршрут по карте, а может, помнил его с малолетства – ведь он, похоже, здешний, коренной, хоть и армянин. Полуразрушенная каменная башня вонзалась в небо, как обломанный клык. Вблизи она выглядела непривычно огромной и совсем не такой белой, как издали, с моря. Вокруг росли какие-то кусты, издававшие душный запах нагретой солнцем зелени, и валялись заплетенные жесткими побегами вьюнка груды камней. Оглядевшись по сторонам, Костя подумал, что они зря сюда залезли. Пещера была где-то у них под ногами, скрытая в толще скалы; трещины и разломы, о которых говорил аквалангист Юра, тоже были где-то тут, но отыскать их в нагромождениях камней и зарослях колючего кустарника не представлялось возможным – попробуй отличи уходящую глубоко в недра земли трещину от обыкновенной щели между камнями!