Адриан Моул. Годы прострации - Сью Таунсенд

В магазине застал толпу народа — вот уж чего я никак не ожидал. Все посетители оказались закадычными приятелями Бернарда, те, с которыми он выпивает. Он пообещал им 50-процентную скидку на все рождественские книги. Я подметил, что многие выбирали названия, связанные с алкоголем. Один из них, мужчина с объяснимо красным носом (все-таки сейчас зима), купил для своей матери киносценарий «Дни вина и роз».

Мы с Георгиной все еще не разговариваем, и это начинает доставлять неудобства. Мы как двое глухонемых — объясняемся жестами и хмыканьем. Очень скоро придется нарушить молчание, поскольку нам необходимо обсудить приготовления к Рождеству.

По пути в больницу спросил мать, хороший ли я писатель, по ее мнению. Она долго не отвечала, потом лиса перебежала дорогу перед нашей машиной, и мать нажала на тормоза. Когда мы снова двинулись с места, я повторил свой вопрос:

— Так я хороший писатель, мам?

— Кое-что из твоих вещей мне нравится.

Я потребовал, чтобы она назвала хотя бы одну.

— «Кран». Я его очень люблю. — И она процитировала: — «Кран течет и не дает уснуть. К утру на кухне будет жуть».

— Тебе нравится банальное стихотворение, которое я написал в возрасте тринадцати лет и девяти месяцев! — воскликнул я. — А как насчет моих более поздних сочинений?

Дневник, я испытывал сильное искушение признаться, что читал «Девочку по имени Срань», и порекомендовать матери поставить крест на этом явно обреченном проекте, но благоразумно промолчал.

Из больницы мы с матерью отправились в начальную школу Мангольд-Парвы на рождественское представление. Георгина была уже там, в первом ряду, вместе с отцом и его инвалидной коляской. Отец держал в руках видеокамеру. Между ним и Георгиной обнаружилось свободное место, куда я и сел. К моей досаде, явился и мой тесть, Майкл Крокус, — все такая же неряшливая борода и все тот же свитер с оленем ручной вязки. Мать изготовилась снимать происходящее на дешевенький фотоаппарат. На сцену вышла миссис Булл и попросила тишины. Одета она была в дурно сшитый зеленый костюм, в котором всегда ходит на работу, но ради праздника директриса подмазала губы оранжевой помадой. Просьба ее не была сразу услышана, и миссис Булл повысила голос:

— Минуточку внимания, пожалуйста!

Публика — срез населения деревни, то есть публика из муниципальных домов, простонародье вперемешку с обладателями гламурных шмоток, — затихла.

— Прежде чем начнется наш праздничный спектакль, прослушайте ряд объявлений. Прежде всего, я бы очень хотела назвать этот спектакль рождественским, но из уважения к обостренной чувствительности мусульманского сообщества на этот термин наложен запрет.

— От чертовой политкорректности у нас скоро совсем крыша съедет, — пробормотал отец.

— Позор! — громко произнес Майкл Крокус.

Присутствующие начали оглядываться в поисках мусульман. С платком на голове была только миссис Ладлоу, которая по средам ведет занятия с пенсионерами, но она — ревностная прихожанка англиканской церкви.

— Боюсь, те, кто принес с собой фотоаппараты и видеокамеры, не смогут ими воспользоваться, — продолжила миссис Булл. — Запрет продиктован стремлением оградить детей от возможного выкладывания снимков и видеозаписей в Интернете с целью возбуждения взрослых.

— Шайка детей в простынях и полотенцах на голове не способна возбудить ни одного взрослого, — встряла моя мать.

Миссис Булл свирепо глянула на нее и перешла к следующему пункту:

— И наконец, младенцев и малышей, если они начнут кричать или плакать, попросят покинуть помещение. Наши дети репетировали пьесу несколько месяцев, и я не допущу, чтобы во время выступления им помешал шум в зале.

На сцену вышел маленький мальчик в полосатой простыне из хлопка с начесом и бело-голубом полотенце с надписью «СТАКАНЫ». Его появление и облик словно задали тон — спектакль получился откровенно пародийным. Репетиций детям явно не хватило, о сценических навыках они и представления не имели. Когда Иосиф, поправляя свой головной убор, уронил его на пол, откуда-то из задних рядов раздался пронзительный женский вопль:

— Не волнуйся, Бенедикт, говори дальше, милый!

Но дальше стало только хуже. Музыка не поспевала за действием. А когда на сцену вывалились тридцать снежинок, оттеснив коров, овец, мудрецов и пастухов на самый край, директрисе с учителями пришлось встать живой цепью вокруг сцены, оберегая актеров от падения в зал.

— Боже упаси нас от любительских постановок, — шепнул я матери на ухо.

Минуло двадцать томительных минут, а Грейси (Полярная Звезда) до сих пор не появлялась.

Забыв, что мы не разговариваем, я наклонился к Георгине:

— Разве Полярная Звезда не должна присутствовать на сцене с самого начала? Иначе какая-то чушь получается. Ведь по сценарию эта звезда указывает путь волхвам.

— Полный завал, — прошептала Георгина.

В итоге, уже ближе к концу, Полярная Звезда таки вышла на сцену под бурные аплодисменты семьи Моул и дедушки Крокуса. Зрителям она объявила, что очень, очень долго сидела в туалете. Это признание вызвало смех и хлопки; впрочем, миссис Булл к аплодисментам не присоединилась.

Родители в нарушение инструкций фотографировали и снимали на видео мою девочку, которая должна была провозгласить:

— Утро настало, и Полярная звезда поблекла на небесах.

Грейси, однако, широко улыбаясь, махала своим родным, сидевшим в первом ряду. Мария к этому времени рассеянно качала Иисуса (куклу-младенца), держа его за ногу. А один из волхвов, рухнув со сцены, лежал у ног моего отца, крепко прижимая к груди коробочку с благовониями.

Майкл Крокус встал и поднял мальчика обратно на помост под вопль миссис Булл:

— Взрослым нельзя дотрагиваться до детей!

— Страсбургские бредни, мадам, нам не указ, — заявил мой тесть. — Я знаю, когда нужно помочь ребенку!

После нестройного исполнения «Звените, колокола» публика потянулась к выходу. Я решил извиниться перед миссис Булл от имени семейства Моул за экстремистские политические убеждения моего тестя.

— На самом деле я разделяю его убеждения, мистер Моул, — горячо откликнулась директриса, — но сейчас не время и не место их обнародовать.

Когда Полярная Звезда переоделась в повседневную одежду, мы зашагали домой. Майкл Крокус вызвался везти коляску отца. Мне лишь почудилось или он намеренно направлял коляску в самые глубокие лужи? Мы были вынуждены пригласить Крокуса разделить с нами вечернюю трапезу. Выпив полторы бутылки красного вина, мой тесть многословно и душещипательно вспоминал свою первую жену Кончиту, мексиканскую мать Георгины. Он клялся, что всегда любил только ее, и объявил, что надеется вновь завоевать ее сердце. Затем Крокус принялся за меня: якобы доктора попросту меня застращали, и я, как полный идиот, согласился на лучевую терапию.