Дай мне руку - Остин Марс

— Это моя открытка!

— Это листок бумаги, — он встал, она тоже.

— Это исторический документ, — радостно улыбнулась Вера, пятясь к выходу спиной к стенке.

— Отдайте, — со злобной улыбкой прошипел министр, она спрятала лист за спину и замотала головой:

— Тефтельный день. Теперь он существует, всё.

— Никаких тефтельных дней, — прошипел министр, пытаясь преградить ей путь, Вера нырнула к выходу у него под рукой, слыша его шаги позади, сбросила туфли и запрыгнула на диван, поднимая лист над головой и радостно декламируя в потолок: — Тефтельный день такой тефтельный! Нет, моё! — она отпрыгнула, не отдавая листок. — Почти как толстый шмель апрельный! — опять подпрыгнула, захихикала и перепрыгнула на кресло. — Как глупый бешеный олень, и-потому-отличный-день! Да, я его запомнила! — Опять перепрыгнула на диван, подразнила министра листиком и изобразила злодейский хохот: — Всё, теперь он со мной навсегда! Я буду писать его на заборах и его выучат все! Тефтельный день не канет в Лету, его будут праздновать! Все будут одеваться шмелями и оленями, и кормить друг друга. Вы бы в кого оделись?

Министр в который раз попытался выхватить лист, не поймал и изобразил негодование:

— Судя по тому, что вы скачете как олень, я буду шмелём.

— Толстым? — округлила глаза Вера.

— С диетой от госпожи Вероники это не проблема, — фыркнул он, она перестала прыгать и наклонилась, подозрительно заглядывая ему в глаза:

— А у вас получится? А ну погудите.

Он иронично поднял бровь и опять попытался забрать лист. Вера отклонилась, не удержала равновесие и чуть не грохнулась, но министр поймал её за талию и поставил ровно, она схватилась за его плечи и поняла, что уронила лист. Они замерли, в тишине был слышен тихий бумажный шорох упавшего листа… и чей-то сдавленный смех за стеной.

Они резко убрали руки. Вера села и подняла лист, министр поправил рукава и позвал:

— Двейн?

В дверь библиотеки заглянул красный Двейн, с лицом у него творилось такое, что Вера сдавлено прыснула и прикусила губу. Министр сложил руки на груди, пытаясь убрать с лица улыбку, посмотрел на Веру, на Двейна:

— Что?

— Вы опять пишете? — со значением спросил Двейн.

— Заткнись, — прошипел министр.

— Вы же обещали, что…

— Просто закрой рот, — раздельно проговорил министр Шен, Двейн вытер глаза и, отдышавшись, сказал:

— Знаете, Эйнис по всему отделу болтает, что утром, когда вас все ждали, вы здесь играли в похищение принцессы драконом. — Вера крепко зажмурилась и опустила голову, министр шумно вдохнул полные лёгкие, но промолчал. Двейн шутливо поднял ладони: — Не переживайте, ей никто не верит. Кроме меня. Теперь.

— Ты зачем пришёл? — с подходящим к концу терпением спросил министр.

— Я уже забыл, — вздохнул Двейн, — я пойду. — Поклонился и вышел.

Министр посмотрел на Веру, она изобразила испуг и прижала листок к груди, обхватив себя руками, решительно качнула головой:

— Не отдам, забудьте.

— По новым законам, это — преступление, — иронично поднял брови министр.

— Тогда написать это — тоже преступление, — показала язык Вера. Он закатил глаза и с сарказмом развёл руками:

— Ну что ж, теперь мы повязаны, и если пойдём на дно, то вместе.

Вера рассмеялась и стала обуваться, одна туфля нашлась легко, вторую она сразу не увидела и стала оглядываться, министр заметил первым и наклонился за ней, поставил перед Верой, она смущённо улыбнулась:

— Спасибо, — стала обуваться, он молча улыбнулся, потом тихо сказал:

— Очень…

— Господин? Я вспомнил, зачем приходил. — Появившийся в дверях Двейн виновато опустил глаза, — вас ждёт господин Ричард.

— Пусть… сам всё оформит, — хмуро отмахнулся министр, — и пришлёт потом документы, я подпишу.

— Я понял, — медленно кивнул Двейн, даже не пытаясь скрыть улыбку в голосе, — так и передам. Господин. — Двейн поклонился и ушёл, министр проводил его таким взглядом, как будто хочет бросить что-нибудь ему в спину, Вера хихикнула и откинулась на спинку дивана, прижимая к груди листок:

— Если вы уже смирились с новым праздником, можем пойти съесть тортик.

— Идём, — он шутливо изобразил недовольство, заставив Веру рассмеяться, она встала.

— А кто такой Ричард?

— Мой друг и, по совместительству, юрист моего отдела, занимается, в основном, финансовыми вопросами. — Они вернулись за стол, министр взял вилку, задумчиво посмотрел в стол и сказал: — И ещё он занимается организацией вашего аукциона, нам нужно составить опись всего вашего имущества, желательно до бала. Я надеюсь, вы больше ничего не выбросили?

— В смысле? — нахмурилась Вера, — я ничего не выбрасывала.

— Да ладно, — саркастично протянул он, — когда вы заклеивали Барту палец, выбросили упаковку от пластыря, мои дежурные потом доставали её из ведра. А когда вы ободрали с ногтей лак, пришлось привлечь магов, чтобы отделить кусочки лака от бытового мусора. Я просил вас ничего не выбрасывать, но это бесполезно, в вашем мусоре постоянно что-нибудь находят. Так что, чем раньше мы составим опись, тем лучше, — он опять взял вилку, Вера обречённо опустила голову:

— Ясно. — Она уже мысленно прощалась со своими вещами.

«И ничего не останется от моего мира. Вообще.»

— Вы же равнодушны к вещам? — тихо сказал министр, она попыталась что-то сделать с лицом, пожала плечами и промолчала, он вздохнул: — Вера, не стоит жалеть о прошлом. В моём мире у вас будет всё, что только пожелаете, поверьте, здесь есть много такого, что вам понравится. Не держитесь за отжившее, это всё равно рано или поздно износится и будет заменено на что-то местное, лучше на этом заработать. К тому же, это прекрасная возможность сделать мир лучше, — она фыркнула, он улыбнулся, отложил вилку, — я кое-что принёс. — Достал из кармана камешек и хитро посмотрел на Веру, — вы говорили, что хотите увидеть моё лицо, когда я буду это слушать. Не передумали?

Вера заинтригованно улыбнулась:

— Это запись, как вы болтаете во сне?

— Да. Я её пока не слушал, раз уж вам так хотелось оценить эффект. — Вера радостно заёрзала на стуле, кусая губы и улыбаясь, министр рассмеялся и покачал головой: — Откуда столько радости? Я всегда считал, что наблюдать за моим лицом — удовольствие ниже среднего.

— Чего это? — нахмурилась Вера, он поднял брови:

— А вы не понимаете? — она пожала плечами, он криво усмехнулся, — я лет до пятнадцати своё лицо ненавидел.

Вера округлила глаза, поражённо прошептала:

— Почему?

— Я же вырос в Империи, там таких как я не любят ещё больше, чем в Карне. В семьях, где я жил, взрослые конечно делали вид, что всё в порядке, но дети не стеснялись говорить в лицо всё, что они думают. В Карне было то же самое, только усугублялось тем, что я ещё и язык плохо знал, а карнские цыньянцы почти все говорят в быту по-карнски, он гораздо проще в изучении. Я их не понимал, не знал местных игр, часто дрался, — он шутливо пожал плечами, — меня считали агрессивным психом. А я всего лишь вёл себя так, как принято в Империи, но карнские цыньянцы уже ассимилировались, они не вызывают на дуэль за оскорбления, а просто оскорбляют в ответ. А я их почти не понимал, а уж ответить мог только кулаком. Когда стал постарше и выучил язык, эта проблема как-то сама собой исчезла, но появилась другая — от меня шарахались девушки, причём по обе стороны границы. Очень удобная внешность для маскировки, глаза завязал — белый, лицо покрасил, бороду приклеил — цыньянец. Но всё одновременно как-то вообще не смотрится.