Парадокс Ферми - Феликс Разумовский

Осталось нанести заключительный, действительно божественный штрих.

«Помогите, Творцы… — Узер покачал на руке „Уас“, снял с предохранителя, тщательно взял прицел. — Я спокоен, я спокоен, я совершенно спокоен. Я уверен в себе, я уверен в своих силах, я самый лучший. Моя рука тверда, мой глаз меток…»

Ему предстояло явить чудо. Поджечь огромную бадью, наполненную до краёв горючей смесью, дабы небесный костёр возвестил начало нового года. На протяжении всей мистерии Узер старался на бадью даже не смотреть, но глаза то и дело находили её помимо его воли. В этот раз её расположили жутко далеко, да ещё и на вершине пилона. И промахнуться нельзя. Узер, конечно, предусмотрительно попросил Упуаута подстраховать его с лучемётом, но стоило представить, как горестно покачает головой Хра, и желудок норовил подняться к горлу. Славный полководец Геба на такой дистанции не промахивался. По неподвижной мишени, при вполне достаточном освещении, да не в бою, где горит воздух и кипит расплавленный камень…

Узер сконцентрировался, задержал дыхание, мысленно устремился в цель, подгадал паузу между двумя ударами сердца — и плавно надавил на спуск.

Вспыхнуло, грохнуло, взорвалось в ушах, резануло глаза. Попал!!!

— Осирис!.. — выдохнула толпа и развернулась, простирая руки к высокому пьедесталу, где на троне высился Узер. — Осирис! Отец наш, Осирис!

Сегодня, правда, к живому богу за благословением было не подойти. Кругом престола бдели львы — могучие маджаи, жреческая гвардия и бритоголовые месниу, «железные люди». За благословением — в другой раз, где-нибудь в колосящемся поле, у только что выкопанного канала. Там Осирис будет близким и понятным, точно росток, выглянувший из земли. Сегодня же он являл свою божественную славу — да и то краешком, отсветом, дабы не ослепить и не погубить своих верных…

На другой день Узер делил священные хлебы. Ещё тёплые, из печей, громадные, увенчанные рельефным изображением Ключа Жизни, скопированного с его «Анха». Жрецы разломают крупные куски на множество более мелких, потом их будут делить ещё и ещё, пока не достанется каждому до самого последнего из жителей царства. Жрецам известно: если хоть кто-то окажется обойдённым, наказанием для виновного может стать смерть. Знать бы им ещё, что затейница Исет придумала добавлять в тесто малую толику дивитола. Такую, чтобы на срок жизни особо не повлиял, но с гарантией добавил здоровья, вселил бодрость, зажёг глаза светом…

Вот так рождается безграничная вера в могущество богов и горячее желание служить им верой и правдой. Узер только мысленно разводил руками, понимая, что мужской разум на подобное не способен.

Он разламывал один хлеб за другим, отрабатывая божественную повинность, и мечтал, как по завершении церемоний устроит себе прогулку на лодке. Он велит принести двадцать весел с лопастями из эбенового дерева, отделанными золотом, и с рукоятками из дерева секеб, выложенными серебром. И пусть придут двадцать прекрасных жриц с волосами, заплетёнными в косы. И пусть наденут они сетки из бисера, возьмутся за вёсла и медленно повезут его по глади озера в густые заросли камыша…

Завершив наконец казавшийся нескончаемым труд, Узер начисто забыл и о бисерных сетках, и о серебряных рукоятях — повёл в сад на прогулку наследника своего. Он шёл под руку с женой, в неизменном обществе друга Джеха…

Чего, спрашивается, ещё?

Говорят, сны снятся всем. Кто считает, что спит без сновидений, тот просто не может вспомнить приснившегося.

Брагин всю свою жизнь, закрывая глаза, без затей нырял в темноту, а затем — по ощущениям, секунду спустя, — выныривал обратно в реальность, так что россказни обо всяких там вещих, кошмарных, смешных и всего лишь занятных снах обычно слушал как байки про инопланетян, ибо его собственный опыт свидетельствовал: такого не бывает.

И лишь в последние годы, слава богу нечасто, стало случаться, что в самый момент пробуждения из глубин памяти поднимались не то чтобы связно «оформленные» подсознанием картины воспоминаний — так, нечто смутное, трудноуловимое, какие-то клочки и обрывки на уровне ощущений. Судорожный последний вздох, тихий предсмертный хрип, успокаивающееся, тяжелеющее под руками тело…

Вот и сегодня Брагина не миновало. Вздрогнув, словно от удара током, вскинулся на постели, открыл глаза и спустил ноги на прохладный линолеум. Дачный домик, который отписал ему Щепов, до смены хозяина несколько лет простоял фактически брошенным, ещё немного, и начал бы разрушаться. Вступив во владение, Брагин нанял работяг только для замены чахоточного забора действительно надёжной оградой, а все предложения по ремонту самого дома вежливо отклонил. Засучил рукава, постепенно подкупил нужный инструмент, взялся осваивать разные строительные специальности… И мало-помалу так вошёл во вкус, что аж сам удивлялся. Вот этот самый пол, например, он привёл в чувство только месяц назад. То-то, наверное, удивлялись на соседней стройбазе, когда дядечка в потёртом рабочем комбинезоне накупил разномастных остатков линолеума и подогнал для погрузки не облезлую «Ниву» с прицепом, а «Хаммер».

А какой, оказывается, это кайф — лезть по собственноручно приколоченной обрешётке, волочь за собой на верёвке шуршащий лист ондулина и коленями в наколенниках ощущать надёжность конструкции! А потом слушать, как лупит по крыше дождь, и осознавать, что она не протекает только в тех местах, где крыл её сам!

«Птичка под моим окошком гнёздышко для деток вьёт. Арматуру тащит в ножках и бетон в носу несёт…»

Час был самый что ни есть глухой, но Брагин понимал, что вряд ли сумеет снова уснуть. Немного посидев, он спустился на первый этаж, отпер дверь и вышел во двор, в сырые и зябкие предрассветные сумерки. Средства позволяли ему оборудовать в доме спорткомплекс чуть не олимпийского класса, но он предпочёл повесить между двумя ёлками турник, сделанный из куска водопроводной трубы. Подтягивания, выходы силой, подъёмы переворотом… До края, до упора, до темноты в глазах, до яростного стона сквозь зубы… Под мелким дождичком, что уже третьи сутки не прекращая сыпался с низкого неба…

Покончив с тем, что у него называлось разминкой, Брагин вернулся в дом и снял с крючка рюкзачок. В рюкзачке, завёрнутые в «трофейную», то бишь доставшуюся с домом, древнюю скатерть и обмотанные липкой лентой, лежали стопочкой пять жёлтых шамотных кирпичей, оставшихся от строительства печки. Каждый весом ровно четыре кило. Дорожку к Изумрудному городу, конечно, не вымостишь, хотя… хотя…

Всё у Брагина было не как у людей. Свою дорожку из жёлтого кирпича он волок на себе. Ножками, ножками, ножками — сперва по асфальту, потом по гравию и утоптанной земле, по травке, мирно спящими дачными улочками… Каждый раз, выходя на дистанцию, Брагин вспоминал ту ночную пробежку с миллионами на горбу. Нет уж! Лучше с кирпичами. И без пиротехнического сопровождения…

Вернувшись, Брагин сбросил мокрые лямки и будто в самом деле пяток кирпичей скинул с души. Теперь под душ — тёплая вода из лично установленного бойлера. Потом на кухню, где как раз отработал электрический чайник. Чай Брагин с подачи покойного шефа повадился пить смешанный, чёрный с зелёным и добавлением каркаде. А дальше — собираться на службу, благо его фирма, «Эвкалипт», была из тех, которые не спят круглые сутки. Костюм, рубашечку, штиблеты, ствол… носки и галстук в тон. Пиджачно-галстучная униформа Брагину жутко не нравилась, да куда денешься — ноблес оближ.[57]