Сон в пламени - Джонатан Кэрролл

– Да. Но почему вы… не потрясены тем, что сидите напротив Морица?

– Потому что вы не Мориц. Вы похожи на него и помните кое-что обо мне, но я не испытываю к вам никаких чувств. Это как случайно встретить старого друга через сорок лет. Лицо может быть знакомым, и у вас могут быть приятные воспоминания, но это не тот человек, которому вы отдали свою душу. Единственное, от чего бы я запрыгала или упала в обморок, – это если бы увидела, как он входит в эту комнату. Я бы узнала, что это он, как знаю, что вы – это не он. Он бы подошел и сказал то, о чем знаем лишь мы двое.

– Я знаю кое-что из этого, миссис Бенедикт.

– Ну и что? Вы не знаете всего. И этим отличаетесь от Морица. Разрозненные мелкие частички не составляют человека. Человек получится, только если собрать вместе их все.

Через неделю я совершил огромную ошибку. В больнице Марис становилось все лучше, и врачи уже поговаривали о том, чтобы отпустить ее домой пораньше, если и дальше она будет так же поправляться.

А на другом конце города мне становилось все хуже. Однажды ночью мне приснилось, как на рубеже веков я занимался в Вене проституцией. Казалось бы, полная бессмыслица; но, проснувшись и вспомнив, что «папа» говорил про тридцать одну мою жизнь, я понял, что это была одна из них. Сон был неистовый, чувственный, полный оперных певцов-гомосексуалистов, баронов-трансвеститов и борделей прямиком из пьес Жана Жене.

– Иди сюда, мальчик. Я купил твой вдох и выдох. Впервые в этих иных мирах, где я странствовал, я почувствовал: попался! – и был перепуган. Я никогда не ходил к проституткам, но если их мир похож на этот, всей душой им сочувствую. Здесь имели значение лишь оргазмы и прихоти. Но оргазмы случались слишком быстро (если вообще случались), а прихоти напоминали плохие декорации. Я даже не знал своего имени, потому что мужчины называли меня по-разному. Это не было унизительным: я чувствовал себя очень далеким от того, что со мной делали. Нет, страх исходил от ощущения, что я никогда не вырвусь из этого мира. Что здесь и закончится моя жизнь.

На следующее утро сразу, как только встал, я начал рыться в коробках Марис, разыскивая ее карты таро. Через час я припомнил, что она часто носила их в своей сумочке, так что, очень может быть, они у нее в больнице.

Когда я в приподнятом настроении приехал туда, она после минутного колебания согласилась мне погадать. Как мог я быть таким эгоистичным и легкомысленным? Почему не подумал, что ее проблемы могли быть вызваны моей или «папиной» магией, а не естественными причинами? И ведь столько всего еще пошло наперекосяк! Возможно, я не подумал об этом, так как хотел, чтобы врачи оказались правы: беременность, осложнения, чисто медицинская проблема, ничего сверхъестественного.

С первой же открытой карты я понял, что не следовало просить Марис погадать. Башня. Восьмерка мечей, девятка мечей, смерть. Все хорошие карты остались рубашкой кверху, все важные места заняли плохие, Я не разбираюсь в таро, но по лицу Марис понял достаточно. Когда она перевернула последнюю карту, ее рука дрожала.

– Забудем об этом. – Я стал убирать карты. Но Марис схватила меня за руку:

– Не надо! Не трогай их! Мне нужно повторить. Дай их мне, Уокер. Ну же!

– Забудем об этом.

– Дай сюда!

– Это неважно, Марис!

– Важно. Мне нужно сделать это и для себя. Как ты не понимаешь!

Я протянул ей колоду. Перетасовав карты несколько раз, она разложила их, и они легли точно так же.

– О боже! Уокер, позови врача. Кажется, у меня снова кровотечение.

Так оно и было, и на этот раз врачи спешили и торопливо переговаривались.

К счастью, дежурил доктор Шеер, и он объяснил мне, что к чему.

– Это нехорошо, мистер Истерлинг. До сих пор все шло нормально, но это кровотечение говорит о серьезных проблемах. Теперь нужно будет наблюдать внимательнее, особенно учитывая беременность. Доктор Лаурингер очень озабочен: если кровотечения будут продолжаться, она может потерять ребенка.

– Это может быть вызвано стрессом?

– Так же, как и чем-либо иным.

Я стоял на автомобильной стоянке у больницы и смотрел на небо.

– Помоги ей, ради бога. Используй все, чтобы помочь ей. Она твоя жизнь, Уокер. Она там, и она больна, а ты совсем ей не помогаешь. Думай в первую очередь о Марис. Думай о ребенке. Спаси их, и спасешься сам. Спаси их, и спасешься сам.

Дэйв Бак видом напоминал беженца из Вудстока – с длинной бородой, в американской армейской робе и солдатских сапогах. Однажды я заходил к нему домой, и единственной картинкой там был психоделический плакат «Моби Грейп».

Когда Бак не копался в чреве Национальной библиотеки, выискивая подноготную о своем анабаптисте, он разгуливал по городу. Он знал город лучше большинства венцев и часто брал меня осматривать необычные римские руины или малоизвестную барахолку близ Двадцать третьего округа, где продавались старые военные медали и армейская форма.

– Трудность с братьями Гримм в том, что о них слишком много написано. Сведения я для тебя добыл, но пришлось кучу времени просидеть в этой долбаной библиотеке, и теперь такое чувство, будто у меня вместо глаз старые фары. Прогуляемся по Рингу, и я расскажу, что откопал.

Любой путеводитель расскажет вам, что для пеших прогулок Вена – один из самых подходящих городов в мире. Улицы здесь или широкие, в три ряда, или кривые и узкие, заполненные интересными или забавными лавочками. Автомобили являются частью города, но еще не завладели им.

Зима здесь означает холод и туман. Глубокий снег выпадает редко, но дни короткие и сырые. Бак без перчаток, засунув руки под мышки и нахлобучив зеленую камуфляжную вязаную шапочку, стоял у Шоттентора.

– Ты, можно подумать, на маневры собрался.

– Да брось ты. Пошли, кровь разгоним.

Мы миновали университет, потом Бургтеатр и ратушу.

– Мы так и будем просто гулять или поговорим?

– Поговорим. – На ходу он вытащил из одного из многочисленных карманов диктофон. – Я пользуюсь им, когда нужна цитата из книги, которую не дают на руки. Послушай.

Он включил протяжку и до предела усилил звук. Я взял диктофон и поднес к уху.

– «Вопреки распространенному мнению, братья Гримм не собирали свои сказки, заходя к крестьянам в деревнях и записывая их рассказы на слух. Их основным методом было – приглашать рассказчиков домой, чтобы те излагали сказки, которые Гримм записывали сразу или после нескольких прослушиваний. Большинство рассказчиков того периода были образованные молодые женщины из среднего класса или аристократии».

Он забрал у меня диктофон.

– Вот так. Я потом перепишу и зашлю тебе целую охапку цитат, но эта самая важная… И вот еще какой момент: прежде чем издать свои сказки, братья уйму всего изрядно переделали. Они свято верили в объединение Германии и в истинный германский дух, что бы это ни значило. То есть братья Гримм брали записанные ими рассказы и редактировали их. Выкидывали сексуальные эпизоды, меняли мораль… ну, и все такое. Они не хотели, чтобы славные немецкие дети читали про непристойности и бесстыдство: это плохо для воспитания. Настоящие фашисты от литературы. Я раньше не знал этого.