Исчезновения - Эмили Бейн Мерфи

Комкаю список, который сделала об исчезнувших семи годах Шекспира, о том, что он искал что-то ценное, был болен или сбегал от наказания за незаконную охоту. Но не могу заставить себя совсем убрать мамину книгу. Мне нравятся страницы, покрытые моим и ее почерком, словно наши слова держатся за руки.

– Айла! – миссис Клиффтон зовет меня на кухню.

– Чаю? – спрашивает она.

Я киваю, потирая руки.

– Не вскипятишь воды нам, пожалуйста?

У Женевьевы выходной, но она оставила огромный горшок с тушеным мясом томиться на печи. Миссис Клиффтон подносит поварешку к губам, потом просматривает набор специй. Из ее пучка выглядывает цветущая ветка розмарина.

– Айла, как тебе Майлз в последнее время? – спрашивает она, пока я зажигаю огонь под чайником.

– Лучше, – отвечаю я. – Хотя трудно быть уверенной.

– Кажется, все успокоилось, – задумчиво соглашается миссис Клиффтон. – Знаешь, в чем было дело в школе? Он не хотел мне рассказывать.

Я ковыряю ноготь на большом пальце.

– Дело в маме, в том, что люди говорят о ней.

Миссис Клиффтон вздыхает.

– Так и думала. – Она ставит для нас две чашки. В окно я вижу, как Уилл исчезает в сарае в саду, а потом уходит вместе с инструментами. Мое старое любопытство загорается.

– Твоя мама не была идеальной, – говорит миссис Клиффтон, перебирая ряды чайных пакетиков, – но она сделала много чего хорошего здесь. – Ее пальцы смыкаются на белых нитках от двух пакетиков мятного чая. – Хочу, чтобы ты это знала.

– Думаю, вы единственный человек, который верит в это, – говорю. У меня в горле словно колючки застряли.

– Ты, наверное, никогда не знала, но это твоя мама свела меня с Малкольмом. – Миссис Клиффтон убирает чайник с плиты, когда он начинает свистеть. – Мы могли бы все равно оказаться вместе, но именно Джульет поняла, что у нас есть чувства друг к другу, и подтолкнула нас, чтобы это произошло. – Она улыбается. – Так что, думаю, без Джульет, вполне возможно, Уилл не появился бы на свет.

Я беру дымящуюся кружку из рук миссис Клиффтон. Колючки понемногу исчезают.

– И, полагаю, Малкольм тебе уже сказал? Твоя мама помогла создать первые варианты. Она нашла нам чертополох.

Я смотрю, как чай окрашивает воду.

Миссис Клиффтон снова помешивает в горшке. Ее волосы сияют, словно отражают сковородки, висящие радугой меди позади нее.

– Знаю, что некоторые считают ее Катализатором, – прямо говорю. – А вы?

Миссис Клиффтон не оборачивается. Она просто продолжает мешать, так долго, что я сомневаюсь, слышала ли она меня.

– Считаю, Джульет была одним из Катализаторов, – наконец говорит она. – Не думаю, что у этого слова всегда должно быть плохое значение.

Я молчу. Пар поднимается от кружки.

Когда миссис Клиффтон поворачивается ко мне, ее глаза сияют.

– Я рада, что ты приехала в Стерлинг, Айла. Очень легко очернить человека, который больше не живет и не дышит рядом с тобой. – Она лезет в карман и ставит на стол стеклянный шар с жемчужным Внутренним взором. – Не говори Малкольму, что я дала тебе его до Совершеннолетия. Но Джульет была мне дорогой, милой подругой. Она была хорошей матерью. – Миссис Клиффтон подталкивает ко мне Внутренний взор. – И я хочу, чтобы такой ты ее и помнила.

***

Я храню столько секретов.

Так много тайн между всеми нами в действительности: больших и маленьких, глупых и значительных, сплетающихся вместе в нечто, что, хочу верить, является страховочной сеткой. Но при другом освещении она кажется паутиной.

Каждый день скрываю от Уилла свои чувства.

Есть и другие секреты.

Самые большие пытаюсь прятать от самой себя.

Наблюдаю за Майлзом из окна второго этажа. Он во дворе за садом, пинает мячик, подкидывает невысоко на колене, а потом бежит за ним. Уилл тренировал его, и теперь у него получается лучше.

Хочу спросить его, чувствует ли он тоже иногда досаду на маму: за ложь, за то, что оставила нас, и думает ли он когда-нибудь, что папа мог бы сильнее сопротивляться мобилизации, чтобы остаться с нами.

Хочет ли он порой, чтобы я была другой, как хочу я видеть его другим, чтобы с ним было легче.

Чтобы было проще его любить.

Наблюдаю за ним долгое время. Потом выхожу через заднюю дверь, иду прямо к нему и обнимаю, не проронив ни слова.

– За что это? – спрашивает он.

«За то, что ты невыносимо, неизбежно мой», – хочу сказать ему. За то, что в тебе эхо мамы и папы, хотя их здесь и нет. За то, что знаешь, каково было иметь Джульет Куинн мамой и каково стало ее потерять.

Вместо этого пожимаю плечами.

– Прости за ссоры, – говорю. – Знаю, год был сложный. Я тоже по ней скучаю.

Он поджимает губы, моргает несколько раз, словно принимая какое-то решение.

– Айла, мне нужно кое-что тебе показать. – Выражение его лица решительное, но нижняя губа подрагивает от волнения. – Не злись.

Сердце подпрыгивает, когда он жестом приглашает меня следовать за ним, потому что вдруг догадываюсь, что он скажет.

Он ведет меня по дорожке сада к внешней стороне каменной стены. Солнце садится, начинает падать легкий снежок. Майлз становится на колени и сметает несколько хлопьев снега, собравшихся наверху, как хлебные крошки. Потом протягивает руку в перчатке в щель, которая образует маленькую полку, достаточно глубокую для того, чтобы хранить сухим то, что спрятано внутри.

Я закрываю глаза. У нас у всех тайны друг от друга.

– Думал, что я больше скучаю по ней. Ты не сильно это показываешь. – Он вздыхает. – И мне жаль, что я тогда это сказал. Потому что она тебя тоже любила.

И из скрытой в стене щели он достает его.

Мамино кольцо.

11 февраля 1943 года

Птица: большой серый сорокопут

Певчая птица, родственник обычной вороны.

Она кажется невинной. У нее нет когтей. Но не обманывайтесь.

Она изображает певчую птичку, чтобы подманить других поближе.

Потом она забивает жертву до смерти.

Оттаскивает к ближайшему колючему растению или проволочному забору и там накалывает.

В итоге создание Добродетелей оказывается похожим на работу с замками. Оно требует времени, практики и аккуратных поправок. У меня уже есть формула Валы. Мне только надо узнать правильную дозу для человека, чтобы раскрыть то, что внутри.

Как только доставляю Лоретт в Шеффилд, извлекаю из ее тела жидкость: ее мало в пузырьке, она коричневая, неприятная на вид и почти умещается на кончике моего пальца – но этого достаточно, чтобы сделать Лоретт практически бесполезной. Понимаю, что операция прошла успешно, когда она начинает напоминать мне Валу, какой она стала к концу. Она дрожит в углу, взгляд дикий и несфокусированный, что-то бубнит себе под нос и так трясется, что самая простая домашняя работа становится для нее невозможной.