Спичка - Сьюзен Элизабет Филлипс

Самым главным было добиться благовоспитанности.

— Мит-чел!

Он побрел к дому, неохотно волоча ноги по тротуару. За его спиной Чарли и Джерри принялись дразнить его — достаточно громко, но так, чтобы не услышала мисс Эмити Блейн.

— Сосунок, сосунок! Беги домой — смени мокрые трусы, смени свои пеленки!

Вечно они заводили об этом разговор. Прекрасно зная, что он из-за астмы не может заниматься спортом и что ему нужно идти домой упражняться на пианино, они тем не менее постоянно насмехались над ним подобным образом. Ему хотелось сжать кулаки и расквасить им физиономии, но драться было нельзя. Драка могла спровоцировать приступ удушья, а тетушки приходили в ужас, когда он начинал задыхаться. Но иногда ему в голову лезли мысли, что тетушки, возможно, используют эти приступы как предлог, чтобы содержать его в чистоте, ведь более всего на свете они ненавидели грязь. И еще они не любили кличек, собак, занятий спортом, телевизора, ругательств, в общем, всего того, что сопровождало жизнь мальчика, росшего в пятидесятые годы в Клирбруке, штат Огайо.

Его тетушки любили книги и музыку, благотворительные ярмарки и вязание крючком. Они обожали цветы и хорошие манеры. И они любили его.

Петли ворот заскрипели, когда он отворил их. В этом старом доме все скрипело, трещало и клохтало.

— Ми-чал! Ми-чал!

Тетушка Эмити ухватила его, едва он ступил на порог. Митчел попытался было увернуться, но она оказалась шустрее. Загородив дверной проем своим костлявым птичьим тельцем, она подхватила его на руки. Джерри и Чарли издали наблюдали, как она запечатлевает на его макушке поцелуй. До него донеслись их насмешливые вопли.

— Ты опять бегал, не так ли? — спросила она, приводя в порядок его и без того аккуратно причесанную голову, расправляя девственно-чистый воротничок белой рубашки, суетясь вокруг него, как это бывало всегда. — Дорогой, дорогой Митчел! Я уже слышу эти хрипы. Если Теодора узнает, что ты бегал, то, боюсь, она не позволит тебе играть завтра после школы.

Именно таким способом они и приучали его к дисциплине. Одна из них, отлавливая его на месте преступления, перекладывала на другую наложение наказаний. А наказания всегда бывали мягкими и неизобретательными — не играть после школы, пятьдесят раз написать какое-нибудь предложение. Они полагали, что именно благодаря эффективности их методов он превратился в самого примерного мальчика во всем Клирбруке. Они не понимали, что он отчаянно пытается им угодить, потому что очень любит. Он уже потерял отца и мать, которых обожал. В глубине души он был уверен, что если не станет очень-очень хорошим, то потеряет и своих тетушек.

Без подсказки вымыв руки, он усаживался за пианино и с отвращением глядел на клавиши. У него не было музыкальных способностей. Он ненавидел песни, которые вынужден был разучивать, — все эти песни про солнечные деньки и про маленьких славных индейцев. Ему хотелось очутиться на улице и гонять с другими пацанами мяч.

Но играть в мяч ему не позволяли из-за астмы. Приступы беспокоили его уже реже и были гораздо слабее — не так, как в раннем детстве, — но он не мог убедить в этом своих теток. И поэтому, пока другие парни играли на улице в мяч, он играл гаммы.

Но гаммы были еще не самым худшим. Хуже всего были субботние утренние часы.

Мисс Эмити и мисс Теодора Блейн содержали себя за счет уроков игры на пианино и преподавания хороших манер. Каждую субботу в одиннадцать утра дочери лучших семей Клирбрука, надев воскресные платья и натянув белые перчатки, вежливо стучались в парадные двери дома сестер Блейн.

В костюме и при галстуке, Митчел вынужден был жалко стоять в вестибюле рядом с тетушками и смотреть, как входят девочки. Одна за другой они делали легкий реверанс и говорили:

— Как поживаете, мисс Блейн, мисс Блейн, Митчел? Весьма признательна, что вы меня пригласили.

От него требовалось изящно кланяться девочкам, например, отвешивать поклон толстой коротышке Сисси Поттс, которая сидела позади него в шестом классе и имела обыкновение размазывать свои сопли по спинке его сиденья. Он должен был произносить какую-нибудь ерунду вроде: «Как я рад вновь видеть вас, мисс Поттс!» — и затем подать ей руку.

Девочки располагались в гостиной, где их посвящали в таинства искусства знакомства, принятия приглашения на танец или наполнения чашки чаем. Он выполнял при них роль манекена.

— Благодарю вас, мисс Бейкер, с удовольствием выпью чашечку чаю, — говорил он.

Противная маленькая мисс Пенелопа Бейкер передавала ему чашку бледного чаю и показывала язык, когда тетушки не смотрели на нее.

Девочки, ненавидя класс хороших манер сестер Блейн, переносили эту ненависть и на него.

Он проводил субботние утренние часы, изящно балансируя тонкими фарфоровыми блюдцами на колене и уносясь мыслями далеко-далеко, куда не было входа никаким особам женского пола. Туда, где мужчина мог позволить себе сплюнуть в грязь, почесаться или обзавестись псом. Беря Мэри Джейн Симмонс за руку и ведя ее на тур танца в центр ковра, лежавшего посреди гостиной, он представлял, как ноги улетают из-под него и он со всего маху грохается бедром в грязь, поскользнувшись на тарелке. Он мечтал сходить на свалку, пройтись по перилам, мечтал об охотничьих ружьях, рыболовных удочках, мягких фланелевых рубашках и голубых джинсах. Но кудахтанье тетушек, их предостережения и вздохи удерживали его в мягких, но нерасторжимых узах рабства.

И только в классной комнате он позволял себе отвести душу и, как бы сильно другие ребята ни насмехались, давал волю своему быстрому уму. Митчел отвечал на все вопросы учителей, делал потрясающие проекты и получал в шестом классе самые высокие отметки.

Учительский любимчик, учительский любимчик! Мальчик в пеленках — учительский любимчик!

Когда ему исполнилось четырнадцать, голос огрубел, стали нарастать мускулы. Он поразительно быстро, чуть ли не за одну ночь, прибавил в росте настолько, что стал возвышаться над крошечными, птичьими тельцами тетушек. Одышка пропала, но они продолжали его опекать. Для первого дня посещения средней школы они заставили его надеть белую рубашку и галстук. Первый год учебы принес с собой академическое великолепие вместе с чувством щемящей тоски и болезненного одиночества.

Как-то летом, перед началом второго года обучения, когда он возвращался домой из библейской каникулярной школы, где помогал теткам, к белому дощатому дому, стоявшему рядом с их собственным, подкатил фургон с товарным прицепом. Двери товарного прицепа отворились, и из них вышли мужчина с женщиной. Затем появилась пара длинных загорелых ног, за которыми последовали потертые джинсы с оторванными штанинами. Затаив дыхание, он следил, как перед ним возникает прекрасная девушка примерно одних с ним лет. Копна разлетающихся белокурых волос была аккуратно убрана с лица мадрасской головной повязкой. У девушки был вздернутый носик и мягкий рот. Под мужской синей рабочей рубашкой угадывалась пара высоких остроконечных грудей.