10 вещей, которые я теперь знаю о любви - Сара Батлер

— Порой Лондон мне кажется морем, — отзываюсь я.

Ты молча смотришь на город.

— Просто он постоянно меняется, — поясняю я. — У него бывает разное настроение. — Звучит это как-то по-дурацки.

Ты слегка поворачиваешь голову:

— Я улетаю в Дели. На следующей неделе.

Сердце рухнуло в пятки.

— Думала, может, стоит тут задержаться, но… — Ты тянешь себя за прядь волос. — Хочется чувствовать, что у меня есть причина остаться.

Ты подтягиваешь колени к груди и обнимаешь их.

Та идея снова проявляется в голове. Нельзя выбивать у тебя почву из-под ног. А именно это случится, если я расскажу тебе обо всем. Тебе нужны стабильность, чувство опоры. И это я могу дать. Теперь я уверен: мне есть что тебе предложить.

Десять причин остаться

1. Моя сестра беременна.

2. Другая сестра не очень-то этому рада.

3. Я устала.

4. Порой мне кажется, что я хожу по кругу.

5. Ненавижу гостиничные номера.

6. Ненавижу разницу во времени.

7. Может, начну с кем-то встречаться. Черт, да я, может, даже выйду замуж и заведу детей.

8. Папа хотел бы этого. Он переживал, что я постоянно лечу куда-то, навстречу чему-то новому.

9. Мои сестры думают, что я вечно убегаю.

10. Я хотела бы перестать убегать.

Поглаживая свои бусы, я иду вслед за Даниэлем по траве, спускаясь с Парламент-хилл. Не знаю, зачем я надела их. Выгляжу, наверно, ужасно глупо.

Перед беговой дорожкой Даниэль сворачивает налево — мимо теннисных кортов, эстрады, низкого застекленного кафе, — а затем направо, мимо пруда и дальше, к станции Госпел-Оак. Стоим на переходе, ждем, пока загорится зеленый. Интересно, что подумают водители проезжающих машин, если вдруг увидят молодую женщину — которая накануне ночевала одна под деревом в парке — рядом с человеком, выглядящим как бродяга. Да они, наверно, нас даже не заметят или им просто будет наплевать. Сую руку в карман джинсов, проверяя, на месте ли оранжевая картонка.

Мы проходим мимо небольшого оазиса из аккуратно выкрашенных клумб с ползучими глициниями и подстриженной бирючиной, а затем перед нами вырастают высотки 70-х годов из темного кирпича. Идем дальше — вверх, по мосту. На полпути Даниэль вдруг останавливается, и мы смотрим сквозь металлическую сетку на железнодорожные рельсы, прямые, будто стрела.

— Где бы вы хотели сейчас оказаться, если бы могли отправиться куда угодно? — спрашиваю я.

Внизу проезжает поезд, и мост вздрагивает у нас под ногами. Даниэль ведет пальцами вдоль ограды, слышится легкое постукивание.

— Я остался бы здесь, — отвечает он, глядя на меня.

Там, в парке, мне приснился сон про него — яркий, но очень странный. Будто мы оба сняли руки, как куклы, и обменялись ими. Но потом, когда я посмотрела вниз, мои ладони оказались снова на месте. Проснувшись, я увидела, что Даниэль стоит рядом, и вдруг почувствовала, что я дома. В голову закралась мысль: может, когда-то они с мамой… нет, глупости. Даже думать об этом не стоит. Он просто мне нравится, вот и все.

— А я поехала бы в Инвернесс, — говорю я, — или еще дальше, на север. Пересекла бы Шотландию, от края до края, а там села на корабль и поплыла в Исландию или Норвегию. Хочу посмотреть на северное сияние. Я видела фотографии, но это ведь не то, что вживую.

Он улыбается, но улыбка выходит грустной, так что я замолкаю. Мы идем дальше: мимо одинокого здания с вывеской «Сдается внаем»; мимо зеленого указателя «Городская ферма»; мимо многоквартирных домов, где к выцветшим стеклам балконов жмутся велосипеды, кашпо и футбольные флаги. Затем мы погружаемся в хаос Кентиш-таун и следуем по ней, пока Даниэль не сворачивает налево, на Агар-Грув. Мы почти не говорим друг с другом, но — странное дело — ритм наших шагов ощущается как разговор. Даниэль то и дело останавливается и подбирает что-нибудь: золотую крышечку от бутылки; маленькую желтую пуговицу со звездой в центре; гвоздь, согнутый под прямым углом. Долю секунды он смотрит на свою находку, а затем бросает ее в карман.

— Мне нравится ваш пиджак, — говорю я.

Он смеется:

— Мне его дал один парень, по прозвищу Охотник.

— Охотник?

— Да. Это был подарок… — он смотрит на меня, — по особому случаю.

На углу Йорк-Уэй Даниэль останавливается и отцепляет небольшой кусочек бледно-голубого пластика, застрявший в решетке ограды.

— У тебя голубое имя, — говорит он.

Рядом с нами проносится грузовик, и я чувствую легкий прилив адреналина, как во время взлета или когда стоишь на платформе, а мимо пролетает поезд.

— Бледно-голубое, как ледниковая вода, — продолжает он. — Немного похоже на это.

Он протягивает кусочек пластика, и я беру его, но не знаю, что ответить. Даниэль сразу как-то сникает, отводит от меня взгляд.

— Просто я так вижу, — говорит он. — Наверно, ты видишь иначе.

Я улыбаюсь ему, но улыбка выходит вымученной — уверена, он это заметил. Мы сворачиваем на Йорк-Уэй, проходим под мостом, где звук колес грузовиков эхом отдается в бетоне. Даниэль останавливается у ограды: сквозь решетку видно заднюю часть вокзала Кингс-Кросс. Высокие грязные кирпичные стены хранят воспоминания о другом здании. Светло-серые вагончики жмутся к земле, будто боятся всего этого пространства в центре города. Мы проходим дальше, останавливаемся напротив стеклянной махины Кингс-плейс и смотрим вниз на одинокого лебедя, неторопливо плавающего вдоль канала. Мужчина вытягивает из воды пустую удочку и закидывает ее снова. Другой мужчина сидит на скамейке с золотистой банкой пива в руке и наблюдает за рыбаком. На парапете моста лежит перевернутый игрушечный самолетик с острым носом и оранжевыми крыльями. Даниэль поднимает его и протягивает мне: металлический, удивительно тяжелый и холодный на ощупь. Я ставлю его обратно на парапет, теперь он развернут на запад и готов к взлету.

— Вы виделись с моими сестрами? — спрашиваю я. — Когда познакомились с мамой.

— Всего один раз.

— Я спрашивала их о вас.

Даниэль прижимает руку к груди и морщится, будто ему больно.

— Что с вами? — спрашиваю я.

— Ничего страшного. И как они, вспомнили меня?

Я мотаю головой:

— Нет. Наверно, они тогда были совсем маленькими.

Он отворачивается и идет дальше. Я следую за ним: сквозь суету Кингс-Кросс, вдоль Юстон-роуд, к вокзалу Сент-Панкрас, опутанному лесами. Даниэль все еще прижимает руку к груди.

Однажды я ходила по леднику в Канаде, одна. Увязалась за незнакомой группой туристов. Мы забили салон до отказа, и машина с колесами шириной с меня стала взбираться все выше и выше, в сторону от дороги, по гладкому сине-белому льду. Наконец нас выпустили и дали полчаса свободного времени. Я потихоньку отошла от группы, повернулась спиной к машине — и вот перед моими глазами уже только лед, похожий на потрескавшуюся кожу, похожий на грязные, замерзшие слезы. Никогда не видела ничего подобного прежде.