Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич

и считаю, что зачем мне вводить вас в круг моих идей, когда они заранее вам несимпатичны. (Мягко стелил подлец.) Вы любитель, поверхностный, как вы сами о себе сказали, фланирующий по войнам и революциям ради мимолетных впечатлений, которые вам нужны, быть может, для красного словца за столом, и только. Я же занимаюсь делами исключительно серьезными и сам человек серьезный. Вопросы, которые я затрагиваю, серьезны, и если я решил затеять с вами беседу на несколько дней, то не для того, чтобы скрасить ваше плаванье, а сделать вас серьезным и обратить вас в мою веру. Но я уже убедился, что все это мало вас занимает, и жалею действительно, что не оставил вас в Трапезунде.

Неосторожный Ильязд, он слышал по голосу и видел по глазам Алемдара, что тот, быть может, впервые был искренним. Ему оставалось принять факт как есть, и только. Но, вопреки очевидному, он запретил себе верить в искренность Алемдара и заставил себя вести, как будто бы ничего этого не заметил:

– Это не дело. Серьезен я или нет, причем тут этот вопрос? Что вы хотели сказать мне, я требую ответа.

– Вы не верите моей искренности, напрасно, я сожалею о последствиях. Ибо я уже в церкви Софийской хотел приступить к этому вопросу. Вы, несомненно, думали там о той другой, константинопольской, я также. И вот я хотел сказать вам, что меня, нас возмущает не столько русское желание лишить нас Константинополя, как бы осудительно оно не было, а захватить при этом Софийскую мечеть и превратить ее вновь в православие11. Ибо в этом религиозном покушении, оправдываемом тем, что это была когда-то церковь, как будто мы когда <-то > все не были израэлитами или язычниками, в этом аргументе, отрицающем эволюцию памятников, скрывается такое и только расхождение взглядов, но два разных мира, что о примирении их не может быть и <речи>. Подумайте об этом, эфенди. Если вы не усвоите этой идеи эволюции, завершающейся в исламе, вы ничего не поймете в турецких, в восточных делах. Вы этой идее еще чужды, иначе вы бы не удивлялись, что из вашей работы в Гюрджии ничего не вышло. Вы не знаете еще, каким языком надо говорить с мусульманином.

Но Ильязд на этот раз отступил: “Я принимаю ваше предложение, не будем касаться серьезных вопросов, вы ошиблись, для них я не создан. Я бы мог вам возразить, что если русские больше не покушаются на Константинополь, то на Софию и подавно, что все это старые декорации, которые неизвестно чего ради вы пускаете теперь в ход, что, как видите, несмотря на занятие Константинополя союзниками, никто Софию не тронул и так далее. Но на эту тему я не хочу с вами спорить, потому что я слишком люблю архитектуру, отвлеченную от ее содержания, чтобы заниматься ее содержанием. Поговорим просто о Турции, расскажите мне о Малой Азии, если вы действительно там и не были, то можете мне описать турецкую глушь, или про малодоступную страну курдов, про ассирийского папу, про язидского петуха и превознести до небес горы и голубоватые ледники. Я же, чтобы не остаться в долгу, могу вам рассказать кое-что о Кавказе западном, откуда ваша мать была родом, о непроходимых лесах, где наталкиваешься на одичалые плодовые деревья или заброшенные дома, воспоминания о покинувших край черкесах”.

И Ильязд уже готов был, не получая ответа, продолжить свое повествование, когда с другого конца палубы донеслись крики и вопли. Оказывается, один из возвращенцев, лежавший в жару, умер. Это был первый случай сыпного тифа.

Не успел Алемдар со своими помощниками отправить труп в море, когда новые крики сообщали о появлении новых больных со всеми злокачественными симптомами в разных углах этой палубы, и на палубе нижней, и в глубине трюма. Так началась новая стадия плавания. Пустопорожнее словопрение Алемдара с Ильяздом было забыто, приходилось хлопотать целый день вокруг больных, попытаться отвести им какой-нибудь угол, принять какие-нибудь меры, и все напрасно, так как судно было до невероятного набито народом и никаких лекарств на борту не было. Впрочем, количество больных увеличивалось с такой быстротой, что нечего было уже пробовать отвести им часть судна.

Ильязд, глядя на этих умирающих, не мог оторваться от этих несчастных. Те, у кого были еще глаза, плакали, орошая слезами на лицах шрамы и рубцы, красневшие и набухавшие. Несчастные, когда до завершения их многолетних странствий оставалось немного часов, они лежали теперь, неуверенные, что доедут, с грустью в покорных и со всем согласившихся глазах. Ильязд делал что мог, помогал как мог, выслушивал последние желания, записывал адреса, куда он должен был написать родным умиравшего. Алемдар вначале был занят больными и не обращал на Ильязда внимания, но потом, заметив, что тот беседует с больными, забеспокоился, засуетился, уже не отходил от Ильязда, пробуя как-нибудь отстранить его от этих занятий. Поэтому, когда один из больных попросил Ильязда снять с него кушак и, найдя зашитый в куске талисман, взять его на память, так как родных у больного не было, Ильязд ничего не мог сделать и должен был ждать вечера. Но как обмануть бдительность Алемдара? Наконец, пользуясь тем, что тот отлучился куда-то, Ильязд добрался до раненого, стал ощупывать пояс, нашел что-то твердое и вырезал ножом. Турок был мертв. Оставалось при помощи других выбросить его в море, днем все могло быть замечено.

Новый день осветил картину необычайную. В одни сутки пароход был превращен в больницу, но по условиям напоминая ему вышеупомянутые санитарные поезда. Еще сутки, а плыть оставалось еще сутки, и это будет корабль мертвецов. Сыпной тиф свирепствовал с силой и свирепостью баснословной чумы. А если кто и уцелеет, разве их впустят в город? “Сжечь пароход – единственное, что сделал бы я”, – говорил Ильязд. Право, поджегшие санитарный поезд Алемдара были не так злы.

А Алемдар переменил еще раз поведение. Хамелеон12. Теперь он о чем-то советовался с уцелевшими. Ильязд счел нужным вмешаться в разговоры.

– Почему капитан парохода не правит на Зонгулдак13? Там можно было бы найти медицинскую помощь, чем продолжать передвигаться в таких условиях, когда на пароходе нет даже термометра.

Алемдар засмеялся, и Ильязд поразился увидеть этого человека столь злым.

– Мы не можем терять времени, завтра мы должны быть утром в Босфоре14. Напротив, надо торопиться, чтобы проскочить.

– А карантин?

– Они ничего тут не найдут, когда придут, ваши союзники.

– А больные?

– Они не найдут и больных.

Что значила эта фраза? Не собирался <ли>