Справедливости – всем - Евгений Щепетнов

Сын работяги, скорее всего, тоже будет работягой, а дочь швеи-мотористки не займет престижную должность пресс-секретаря российского посольства в Англии. Жители этих домов служат только кормом для стервятников-чиновников всех мастей и видов. И не имеют никаких перспектив, чтобы изменить свою жизнь хоть чуточку к лучшему. В наше время расслоение населения стало таким явным, таким катастрофичным, что все это напоминало уже некое обращение к кастам – как в Индии, где самые низшие, самые убогие и несчастные назывались кастой «неприкасаемых». Так вот здесь, в таких домах жили именно «неприкасаемые».

Вообще, этот район очень напоминал район Заводской, тот самый район, где я не так давно занялся общественно-полезным геноцидом, пересажав и физически устранив кучу гопоты и бандитов. Здесь люди так же пытались выживать, и здесь, как и в Заводском, высшим ориентиром для молодежи служили местные знаменитые бандиты, разъезжающие на дорогих автомобилях и строящие дорогие дома. Впрочем, а что тут удивительного? Одна страна, одна область, один город. Обычный миллионник, которых пруд пруди по нашей великой стране, со всеми его радостями и проблемами. Увы, проблем много, а радостей мало.

Дверь в подъезде висит на одной петле, вытертые ступеньки (деревянные!) ведут на второй этаж мимо исписанных матерными словами оштукатуренных и покрашенных стен, краска с которых свисает мерзкими струпьями, показывая, что дом давно и тяжело болен. И что лечить его – только время терять. Легче усыпить, как страдающую, больную старую кошку.

Но кто будет «лечить»? Кто снесет этот дом и построит на его месте новую красивую девятиэтажку, если можно строить на новом, чистом месте и не нужно будет выделять кучу квартир тем маргиналам, которые живут в этом доме со времени его постройки? Коснись этого дела, и ты узнаешь, что в каждой квартире прописаны как минимум по четыре-пять человек, и ты должен на каждую снесенную квартиру выделить переселенцам минимум две-три! Это не центр, где даже такие расходы оправдывают затраченные рубли. Это окраина, где стоимость квартир в три раза меньше, чем на набережной или в центре!

На удивление дверь в квартиру Нади хоть и исцарапана, опоганена неизвестными вандалами, но стальная, мощная, вставлена в кирпичный косяк и закреплена в нем могучими штырями, выбить ее или вскрыть смог бы только специалист, имеющий весь набор специальных средств. Такая дверь стояла и у меня. Первые двери фирмы, что их изготовляла, делались буквально на века. Тогда еще фирмачи не научились ловчить, обманывать, используя вместо честного стального листа металлическую «фольгу», легко прорубаемую обычным плотницким топором.

Даже звонок цел – квадратный, новый, видимо, недавно поставленный. У меня почему-то сразу дрогнуло сердце – взгляд опера (теперь бывшего!) сразу отметил для себя эти подробности, и напрашивался логический вывод, что в квартире есть мужик. Мужчина, который и звонок приделает, и дверь хорошую поставит. Хотя… дверь-то старая, ставили ее лет пять назад. Может, и нет никого? В смысле, никакого мужчины? В любом случае узнать это можно, только позвонив. Что я тут же и сделал.

Звонок за дверью просвиристел веселой птичкой, и я прислушался – что там, за дверью? Есть кто-то или я зря пробивался через весь город, через автомобильные пробки, составленные из машин бедного народа?

Кто-то есть. Я услышал, как за дверью завозились, и глазок прикрылся чем-то темным – надо полагать, глазом. Вот так люди и попадаются. Посмотрел в «глазок», а туда, снаружи, из пистолетика – бах! И даже входить в квартиру не надо, чтобы добить. Гарантированный результат!

Замки загремели, и дверь медленно приоткрылась. На пороге стояла Надя – в домашнем застиранном халате, в каких-то дурацких голубых тапках с помпонами, болтающимися на подъеме, слегка помятая и всклокоченная, будто со сна. Посмотрела на меня и молча отошла назад, будто приглашая войти внутрь. Что я тут же и сделал.

– Долго же ты шел! – спокойно и даже как-то горько сказала Надя, и мне вдруг стало немного стыдно. И правда, что я, не мог зайти раньше? Хотя бы узнать, как поживает. Досталось-то ей не слабо! Сейчас уже и следов от синяков не осталось – даже желтизны, все-таки… сколько времени прошло? Ох ты же черт! Больше трех недель?! И я за все это время так и не приехал. А ведь она могла меня сдать коллегам. Решила бы, что я ее предал, забыл, и сдала бы! Предал? Да, предал – для женщины это и есть предательство. Взял да и забыл о ней!

– Я не забыл о тебе. Комиссия приехала, а потом еще массовое побоище было, нас затаскали. Как освободился, так сразу к тебе. Кстати, я уволился!

Почему я ей об этом сказал, сам не знаю. А кому еще мог сказать? Кто у меня есть? Соратники? Они – подчиненные. А она – никто! Нет, не совсем никто, в смысле, она от меня не зависит. Подруга. Хм… или будет подругой. Наверное.

– И я уволилась… – Надя стояла передо мной, теребя отвороты халатика, будто он норовил с нее упасть. – Как мама заболела, я и уволилась. А потом похоронила ее.

У Нади по щекам потекли слезы, она вдруг шагнула ко мне, обняла, уткнулась лицом в рубашку. Та сразу намокла, захолодела, а я стоял, пытаясь сглотнуть комок, вставший в горле, и думал даже не о Надином горе, не о том, зачем я сюда пришел (понятно, зачем!), а о несправедливости. Вот есть на свете хорошие люди. Живут они обычно в нищете, тянут свою лямку по жизни, пока не уходят на тот свет. И есть подонки, у которых все – деньги, власть, все, что хочется их душеньке. И живут эти твари долго и счастливо, и не берут их ни болезни, ни неприятности. А хорошие люди мрут. Разве это справедливо? И вообще – как, на чем держится мир, если первыми умирают хорошие люди? В конце концов, ведь мир тогда должен до отказа заполниться подонками! И их потомками! Если мрут хорошие и выживают подонки!

Впрочем, а разве все не так? Посмотреть вокруг, так каждого второго надо стрелять на месте! Потому что заслужил! Армагеддона на них нет, мать их за ногу!

Хотя, скорее всего, во мне говорит сейчас бывший мент, а теперь Самурай, глава ОПГ, убийца и бандит. Если ты считаешь людей подонками, то их легче убивать. Потому что они того заслужили. Базу нужно подвести, иначе жить будет трудно. Себе-то я давно уже не вру…

– Пойдем пить чай? – Надя вдруг отстранилась, посмотрела мне в глаза. – И ты мне расскажешь, кто ты такой и зачем ко мне пришел. Хотя я знаю зачем. Вы все, мужчины, – такие!

– А ты – не такая? – спросил вдруг я, тут же ругнув себя за длинный язык.

– И я – такая… – вздохнув, согласилась Надя. – Только надо же соблюсти какие-то приличия, правда же? Тебя Андрей звать, да? Пойдем?

И мы пошли в кухню. Надя усадила меня за стол, а сама извинилась, сказала, что сейчас придет, что никого не ожидала, а потому ходит по дому как бомжиха. И ей стыдно принимать меня в таком виде. И что сейчас она придет и мы будем пить чай.

Не было Нади минут десять. За это время успел вскипеть чайник, который перед уходом Надя поставила на плиту. Я выключил газовую конфорку, и тут как раз объявилась и Надя.

Слава богу, она не стала сильно краситься – так, лишь слегка подвела глаза, не накрасила даже губы. Что мне понравилось – терпеть не могу, когда девушки, уберегая крашеные губы, едва касаются чашки с чаем, манерничая и следя, чтобы не стереть драгоценную помаду. Или, наоборот, заляпывают чашку, как пьяные маляры стену общественного туалета. Хочешь есть, пить – сотри помаду и делай что хочешь! То же самое касается сексуальных утех…