Белый Дозор - Алекс фон Готт

— Останься ты, Рогнедушка, — ласково позвал девушку Вышата, — на пару слов. По добру ли всё у тебя?

— По добру, Вышата, — поклонилась ему Рогнеда, и коса ее легла на землю золотой частой цепью. — А у тебя? Всё ли по добру?

Вышата вдруг засмеялся. Он всё так же стоял, опершись на посох, и плечи его беззвучно сотрясались от смеха.

— Сто веков живу, давно со счета сбился, а ни одна душа живая ни единого раза не спросила то, что спросила ты. Доброты много в тебе, Рогнедушка. Поклон тебе мой… Пойдешь ли за мной?

— Пойду, Вышата, — счастливо и беззаботно улыбнулась девушка, но вдруг, словно спохватившись, помрачнела.

— Страшно мне здесь оставаться с тех пор, как ты того Невзора в земле оставил.

Вышата задумчиво покачал головой, вздохнул:

— Если бы «оставил»! Нет, милушка ты моя. Нельзя его под землей оставить, не выйдет ни у кого. Дух его поганый давно на воле вольной, только и ждет часа своего, чтоб отомстить. Черной Богиней в тела людей дано ему входить. Дружину сюда ведет Невзор в облике воеводы, — сознался Вышата, — никого не пощадит. Вы для него, будто кость в горле.

— Да за что ж нам честь такая? — всплеснула руками Рогнеда.

— Вы позора его свидетели, — загадочно ответил Вышата, — долг у него перед Черной Богиней. Не вернет его, покуда вас не истребит.

На закате все общинники выступили в путь. Впереди вышагивал старик в длинных одеждах. Васильковые его глаза буравили темень.

— Не печальтесь! — зычно крикнул он тем, кто шел за ним. — Кто на Полуночь ушел, обратно не вернется! Дозор Белый спасаю я для будущего блага людского. Кучней идите, путь впереди долгий, и много кто успеет состариться, помереть и сызнова родиться, прежде чем мы доберемся до места…

Эпидемия — Аргумент для босса Урикэ — Вожделение Глинкина — Подружка Невзора — Ночь Упырей

1

На переходе метро «Киевская-Кольцевая — радиальная», спустя сорок часов после того как рейс 827 неожиданно перестал выходить на связь, то есть в пятницу утром, было, как всегда, многолюдно. Узкий проход к эскалатору, не рассчитанный при строительстве на невероятную по численности толпу, казалось, вот-вот не выдержит такого напряжения, и потолок станции, а с ним и тысячи тонн земли над прочным бетонным сводом раздавят суетливый людской рой.

Толпа продвигалась вперед еле-еле. Кому-то наступили на ногу, кто-то чуть не лишился портфеля. Карманник Тимоня удачно «подрезал» денежную «котлету» и теперь с невозмутимым видом пытался «отплыть» подальше от ничего не подозревавшей жертвы: грузной дамы в годах — бухгалтера в небольшой фирме, имевшей пагубную привычку перевозить конторскую наличность в сумочке, в общественном транспорте, да еще и в час пик.

Тимоня недавно «откинулся» из тюрьмы, где провел в этот раз восемь с половиной лет. Его третий срок за карманное воровство закончился немного раньше по причине объявленной государством амнистии, и Тимоня, шумно отметив с дружками свое досрочное освобождение и денек отлежавшись на чьей-то хате, чтобы не дрожали руки с перепоя, с утра пораньше двинул «на работу».

Переход на «Киевской» с самого начала карьеры рецидивиста был его излюбленным местом, а за восемь с половиной лет, проведенных там, где никакого метро никогда не было и даже в отдаленной перспективе его строительство не планировалось, Тимоня никак не мог себе представить, что на его любимом рабочем месте станет так многолюдно. Москва росла с каждым годом, давно опровергнув слова иных скептиков о своей «нерезиновости», и в метро пробки и заторы случались зачастую похлеще, чем на городских магистралях.

Многие рассуждали о скором транспортном коллапсе, который скорее всего наступил бы, не прокипяти Квак двести ампул с «Salvarevitum» и не попади эти ампулы в московские медицинские учреждения. Таково было распоряжение, полученное заместителем директора от директора НИИСИ, и Квак весьма оперативно распространил препарат, отправив большую партию в «Башню» на Каширском шоссе, а также в несколько крупных московских лечебниц и даже ухитрился фельдъегерской службой переправить около сорока доз смертельного препарата в Томск, Новосибирск и в Краснодар, где друзья Спивакова давно жаждали испытать чудо-новинку на своих пациентах, действуя, из всё тех же лучших побуждений, что приводят на Марину дорогу в Навь.

Этот поступок Квака нес в себе будущее избавление Москвы и от заторов, и от, собственно, населения. Но прошло всего двое суток после смерти генерала Войтова, и страшное слово «эпидемия» еще только готовилось к тому, чтобы вскоре стать основной новостью всех глобальных средств информации.

Тимоня чувствовал себя неважно с самого утра: болело горло, и он подкашливал. Шестьдесят лет от роду, из них почти половина в лагерях — космический стаж! При таком стаже немудрено иметь некоторые проблемы с легкими. Однако рука старого карманника была тверда, а взор всё так же безошибочно вычислял в толпе будущую жертву. На ту бухгалтершу Тимоня положил глаз, когда она выходила из вагона, а он со скучающим видом подпирал колонну в вестибюле станции. Тимоня пошел за ней, притерся сзади, культурно и незаметно, не пользуясь острыми предметами, открыл ее сумочку, просто расстегнув «молнию», взял то, что было нужно, и так же культурно и незаметно сумочку закрыл. Всё это время он действовал, затаив дыхание, поскольку боялся нового приступа кашля, а уж когда, переложив свою добычу в карман полупальто и убедившись на ощупь, что под тонкой бумагой пачки денег, Тимоня начал лавировать в толпе, стремясь оказаться от тетки как можно дальше, тут-то его и настиг самый ужасный приступ кашля, когда-либо им испытанный.

— Кхе-кха-кхааа, — выпучив глаза, давился кашлем Тимоня. — Кхакх-кха-кхааакх, твою мать! — ругнулся он, согнувшись пополам и выпуская из легких последний воздух перед новым вздохом, но сделать его не удалось, словно внутри что-то заклинило. Тимоня задрожал, упал на колени. Кто-то толкнул его в плечо, кто-то задел по голове сумкой, висевшей на плече. Тимоня задыхался, и вдобавок у него страшно заболела почка. Давным-давно он отморозил спину, и раковая опухоль начала потихоньку развиваться. Возможно, она бы проявила себя еще через несколько лет, но вирус в крови Тимони заставил ее расти с невероятной скоростью. Поэтому непонятно было, от чего именно умер Тимоня: от удушья или от почечного приступа, но он умер прямо на холодном полу перехода и растянулся во весь рост, в агонии пуская ртом кровавые пузыри. Немедленно возникла давка, толпа сзади напирала на тех, кто замер, наблюдая за смертью Тимони, не в силах отвести взгляд от этого таинства.

Чужая смерть завораживает, а вот реакция на нее у всех разнообразная. Поэтому кого-то стошнило, кто-то просто перешагнул через труп, не придав увиденному ни малейшего значения (Москва учит жестокости), кто-то стал вопить и биться в истерике. Именно они заболели первыми, да еще те немногие, кто из лучших побуждений пытался оказать карманнику первую помощь. Вирус быстро проник в их тела.

Спустя полчаса у этих, продолживших свой путь граждан, начался легкий кашель. Прошло примерно такое же время, и те, кто стоял с ними плечом к плечу в одном вагоне, сидел, прижавшись коленями на дерматиновом диване, наконец, просто проходил мимо, также начали подкашливать. Зараза в огромном городе расползалась стремительно, и к вечеру пятницы в Москве был зафиксирован тройной порог эпидемии неизвестного респираторного заболевания со смертельным исходом. Название ему еще не придумали, а вирус уже забрал жизни почти пятнадцати тысяч человек, более чем в десять раз превысив уровень смертности населения за прошлые сутки.