Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе

* * *

В дверном проеме моего перевязочного пункта стоял безупречно, с иголочки одетый майор с широкими красными лампасами вдоль брюк. В нищей и убогой русской деревне он выглядел до смешного неуместно. Когда часть нашего батальона вернулась в Васильевское, его теплая меховая куртка вызвала у многих невольный завистливый вздох. Деревня теперь была занята по частям ветеринарной ротой, интендантскими частями, артиллеристами, а также самыми разнообразными группами и подразделениями второй линии, все еще пытающимися догнать войска первой линии. Майор с красными лампасами одним только своим видом вызывал невольные воспоминания о Германии и свободной штатской жизни; он и его меховая куртка, должно быть, совсем недавно прибыли из мест, весьма и весьма удаленных от передней линии фронта. И вот это существо из иного мира входило в мой убогий в своей грубой простоте перевязочный пункт. Я инстинктивно вскочил по стойке смирно и порывисто отдал ему честь, как какой-нибудь зеленый унтерарцт в учебной части.

— Оставьте это, доктор, — величаво остановил он меня. — Я здесь не для того, чтобы инспектировать ваш лазарет, а с неофициальным и даже, некоторым образом, частным визитом.

— Чем обязан, — поинтересовался я, — высокой честью принимать вас у себя?

— Меня привели к вам две причины, доктор, — ответил он, сделав рукой пригласительный жест садиться. — Во-первых, я хочу ознакомиться с истинным положением на фронте. А во-вторых, у меня есть к вам личная просьба как к врачу.

— Рад быть полезным, герр майор.

— Окажите мне любезность, доктор, почтите своим визитом мое скромное место постоя сегодня вечером.

— С радостью, герр майор, — ответил я. — Смена ковров почти всегда вносит в жизнь приятное разнообразие.

— Боюсь, что с коврами у меня там не очень богато, — улыбнулся майор, — но, пожалуй, все же найдется кое-что, чего вы, как фронтовик, наверное, давно уже не видели.

Он был прав. Этим «кое-чем» оказалась бутылка явно не дешевого французского коньяка, и она действительно являла собой в наших краях редкое и захватывавшее дух зрелище. Ординарец майора принес ее из его роскошного и не по-фронтовому сиявшего полировкой и хромом автомобиля. Торжественно водрузив ее на стол, он удалился, но вскоре вернулся со свежим сыром, который майор приказал нарезать маленькими аккуратными кубиками. Пока майор неторопливо говорил о чем-то, откупоривая бутылку, я старательно следил за тем, чтобы не залить стол собственной слюной. Майор, казалось, не особенно интересовался аппетитными кубиками сыра, а мне, в свою очередь, было чрезвычайно трудно следить за тем, что он говорил. Наконец, он провозгласил первый тост за меня. Я с готовностью поднял свой стакан и хотел уже было подняться сам, но он остановил меня:

— Пожалуйста, не надо, дорогой доктор! Прошу вас, прошу вас, сидите! Давайте обойдемся без ненужных формальностей.

Великолепный коньяк прямиком из Франции и восхитительный сыр, вприкуску с которым мы его попивали, ограничили мое участие в беседе коротенькими ремарками на неспешную речь майора. Но тем не менее меня все время одолевала одна и та же мысль: «Неужели все это — лишь проявления простодушного дружелюбия? Что может скрываться за столь экстравагантным и расточительным обхаживанием чудаковатого фронтового доктора?»

Прежде чем майор раскрыл причину своего гостеприимства, несколько стаканчиков коньяка уже успели погрузить меня в более расслабленное и благодушное настроение. Причина эта оказалась чрезвычайно конфиденциальной: у герра майора, как он сообщил мне шепотом, были… мандавошки. Вот и вся причина. Всего лишь обычные мандавошки.

Я чуть не рассмеялся, но вовремя опомнился и заверил его, что он может совершенно не беспокоиться: я приготовлю для него маленький флакончик с особым составом, который обязательно, всенепременнейше поможет ему.

— Воспользуетесь им всего три раза — я объясню как, — и, уверен, вы избавитесь от ваших мандавошек, герр майор. И эти бабочки любви — как очаровательно именуют их французы — лишь помогут вам сохранить воспоминание о приятном романтическом эпизоде вашей жизни.

— Да вы еще и поэт, а не только доктор, — рассмеялся он, поднимая свой стакан.

Мы чокнулись и выпили за любовь. С каждым очередным глотком мы становились все раскованнее, и майор заговорил о своем отношении к течению войны более откровенно. Он был намного лучше информирован об общем положении, чем любой из гораздо более высокопоставленных фронтовых офицеров. Я вряд ли был бы столь же впечатлен, если бы имел личную беседу, скажем, с самим фон Браухичем.

— Картина событий в Москве, которую я сейчас намерен вам обрисовать, имела место десять дней назад, — заявил он к моему немалому удивлению, — так что можете считать ее точной. Такова известная нам официальная версия, основанная на допросах пленных и на сведениях, полученных от наших разведчиков.

Московская газета «Правда», как поведал он мне далее, совершенно открыто писала о том, что столица России в огромной опасности. Коммунистическая верхушка и высшие генералы не надеялись больше на то, что город удастся удержать. Среди мирных жителей возникла паника, и все, кто мог, спасались бегством на восток. Семьи и родственники высокопоставленных людей уже эвакуированы из Москвы по воздуху. Из города уже вывезены Государственные архивы, золотые слитки Государственного Сбербанка, сталинский секретариат, а также персонал всех важных государственных организаций. Все стратегически важные строения, заводы и даже сам Кремль заминированы и будут взорваны, как только немцы войдут в Москву. Гражданское население вооружается самыми невообразимыми видами импровизированного оружия. Женщины и университетские профессора формируются в отряды так называемого «народного ополчения». Во многих районах города процветают вооруженный разбой и мародерство.

Однако Сталин прекрасно осознавал важность Москвы и для себя, и для своего народа, и как символа коммунизма для всего остального мира. Готовясь отстаивать город со всем возможным ожесточением, он приказал направить туда значительные военные силы из Сибири. В финальную битву за Москву должен был быть брошен практически каждый годный к военной службе мужчина. Вдобавок к этому восточные рубежи России оставались практически незащищенными, и в случае нападения Японии на Россию они не встретили бы там ни малейшего сопротивления. Усугубляя всеобщее замешательство и растущую панику, толпы поспешно покидавшего город гражданского населения практически парализовали работу городских железнодорожных вокзалов и, по сути, заблокировали собой все выходящие из города в восточном направлении железнодорожные линии. По этой же причине почти полностью оказалось парализованным все железнодорожное движение от Москвы до Урала — вплоть до того, что оказывалось невозможным обеспечивать следование военных эшелонов с войсками и всем остальным, необходимым фронту.

— Поверьте мне, дорогой доктор, когда Москва падет, вся остальная Россия будет вскоре выведена из боевых действий в результате собственной внутренней революции, — закончил майор.

Некоторое время я сидел и пытался обдумать все эти слишком уж приободряющие новости, а затем осторожно заметил: