Исход - Олег Маловичко

А дома ругались родители, не разводившиеся только из-за него, верившие в нелепицу, будто жить с двумя орущими психопатами ребенку лучше, чем с одним.

Отец был экспедитором и жил нормально, только уезжая из дома, а мать в его отъезды приводила дядь и просила Севу не говорить папе, а Сева читал книжки, запершись в детской, и слышал, как они.

Проснулся мятым, в теле и мыслях. Стоя под душем, думал, вот почему он не любит ностальгическую музыку. Потому что ни хрена хорошего она ему не напоминает. Под эти песни его били, под них его не замечал отец и трахалась за стенкой мать.

Что бы Сева хотел вернуть из детства, так это свежесть восприятия. И ему это с недавних пор удавалось.

Он был дважды женат и дважды разводился. Женился из благодарности за то, что ему дали. Обе жены ушли. За обеими полз на коленях, размазывая слезы и умоляя вернуться.

Он не заметил, как постарел. Стал сутулым, животастым, лысеющим мужчиной с плохой кожей, потными ладонями и запахом изо рта. Он носил очки и не смотрел людям в глаза. Он работал администратором в службе занятости. Его считали замкнутым, но исполнительным и безвредным.

Дважды у него были связи с женщинами с работы, на одну ночь. Наутро, без спасительного флера алкоголя, женщины чувствовали себя с ним неловко. Сева принадлежал к породе людей, выйдя от которых хочется с облегчением перевести дыхание.

Он считал себя выше остальных, но завидовал людям. Они жили, а он пережидал жизнь за работой, книгами и телевизором. Он толстел, наблюдая за ползущей вправо стрелкой весов уже не с ужасом, а с мрачным, противоестественным удовлетворением.

Иногда плакал. Ни с того ни с сего. Если везло — удавалось дойти до рыданий, после которых чувствовал себя легким, очищенным, возродившимся. Утерев слезы, возвращался к обыденным делам, в меньшей мере ощущая чувство вины перед всеми за свою жалкую, неудавшуюся жизнь.

Каждый день, ложась спать, в момент, предшествующий погружению в сон — Сева называл его качелями, — он представлял, что лежит на земле, свернувшись в клубок, прижав колени к груди и закрывая лицо руками, а большие и сильные мужчины бьют его ногами. Севе больно, но он терпит с радостью, понимая, что, побив вдоволь, его, несомненно, простят, и позволят быть рядом с настоящими людьми.

Ночью в выходные он ездил по району, высматривая проституток. Они стояли на обочинах у заправок или автобусных остановок. Все были некрасивы, но Севу возбуждала неодолимая притягательность порока, волновала сладость доступности.

Пару раз он брал их, но когда они отъезжали за гаражи или в лес и торопливо сдвигали назад кресла, ничего не получалось. Девушки возвращали ему деньги, а он не брал, желая, чтобы они ушли.

Ту подобрал в два часа ночи, на пустой остановке. Сидела с бутылкой пива, положив ногу на ногу, болтая носком розовой туфли. Оглянувшись, пошла к машине, Сева опустил стекло. Согласилась поехать к нему.

Лифт не работал, пришлось подниматься на шестой по лестнице. Пропустил ее вперед и пошел следом, не отрывая глаз от виляющего зада. Ни тогда, ни раньше, на стоянке, их никто не видел.

Дома выпили, покурили, помолчали, выпили снова. Сева пошел в душ первым. От волнения мошонка сморщилась.

Он вышел из ванной вовремя, как раз чтобы увидеть ее торопливо обувающейся у двери. Сева поразился женской интуиции — она знала, что будет, даже когда он еще не знал.

Сначала она толкалась и материлась, потом предлагала вместо себя подругу. А дальше Сева не помнил ничего, кроме обрушившейся на него волны сокрушительного восторга.

Он жил.

Он вернул новизну и яркость ощущений.

Теперь, выбирая девушку, он следил за ней. Представлял, как они встречаются. Ходят в рестораны, в кино, куда-то еще — Сева не знал, куда ходят влюбленные. Он признается ей в любви. Она краснеет, прежде чем признаться ему. Он трахает ее на кровати с черным бельем, в колеблющемся свете горящих свечей, она стонет и извивается под ним, познавая удовольствие, которое дарит ей он, ее любовник и повелитель. А потом он дарует ей вечность.

Сева посмотрел на часы. Было рано. Он взял гантели и стал равномерно поднимать их от таза к плечу, стараясь не двигать локтями. С того дня он качался. Нагрузка на мышцы давала радость, доходящую до эйфории. Иногда, швырнув гантели на резиновый коврик, он орал от распиравшей его энергии. Он по-прежнему был толст и нехорош собой, но плечи стали шире, осанка улучшилась, руки налились силой, а живот слегка сдулся и обмяк. Дряблая кожа с остатками жира теперь свисала с боков, подобно перебродившему тесту, вырвавшемуся из-под крышки и обвисшему над краями кастрюли.

Ему стало нравиться оружие. Он собирал ножи.

Книжные полки были забиты трудами по истории и мифологии Древнего Рима, Третьего рейха и Скандинавии эпохи викингов. Читая их, он уверялся в себе как в воине и понимал жертвоприношение основной своей задачей. Он осознал, что не один на земле. Одиночество его временно, он вызревает для большого и важного дела, перед которым померкнет кажущаяся значительность нынешних людских дел.

Они все вели себя одинаково. Сначала смеялись над Севой. Потом угрожали. Дрались. Когда и это не помогало, торговались. Предлагали деньги, подруг, сделать все, что он захочет. Выходил парадокс, поскольку Сева, собственно, и собирался делать то, что хотел.

Сева был спокоен и говорил мало — сядь, успокойся, замолчи, протяни вперед руки, мне придется тебя ударить, если не замолчишь, вытяни ноги, чтобы я мог их связать, да, вот так, спасибо. Он никогда не врал им и не говорил, что отпустит. Предпочитал молчать, но если они спрашивали, отвечал правду — нет, я не выпущу тебя отсюда.

Они уходили из этого мира, но Сева знал, что есть другой, и они будут ждать его там, и он придет — как повелитель и творец.

Он жалел и любил их. То, что он делал, было высшей формой любви и жалости, сочувствия и понимания. Любят и жалеют за страдания — чем выше страдания, тем сильнее любовь, и боль, а не распутство полового акта, является высшей формой единения любящих. Сева и сам хотел боли, но они пока не любили его, а он хотел, чтобы любили. Чтобы плакать вместе. Сева был сентиментален.

Он вышел в ночь. Пошел к машине. Между мусорных контейнеров бегали крысы.

Бензин берег. Не мог тратить больше десяти литров в неделю. Хорошо хоть, шлюх стало больше. Стояли сотнями вдоль дорог.

Поехал в Бирюлево. Тянуло в район — здесь взял первую, здесь увидел Князя. Это был момент просветления. Сева принес накануне жертву и чувствовал обычные опустошение и стыд. В ответ на его слабодушие явился Он.

Сей Князь посмотрел на него, и в его взгляде Сева разглядел двух вечных подружек, мудрость и усталость, а еще — боль, и она делала их единомышленниками. Жизнь Севы наконец обрела смысл, а все, что было раньше — унижения, слезы, экстаз и горечь, было приготовлением к Предназначению. Его проверяли, прежде чем допустить к следующему уровню понимания жизни и собственной сути. Понимание это, был уверен Сева, успокоит его и дарует величие. Радость подчиниться Князю была сладостнее радости повелевать.