Империя Четырех Сторон - Андрей Цаплиенко

Впрочем, в рядах его спутников было немало образованных людей. А среди них попадались и те, кто старался жить по определенным нравственным правилам. И эта нравственность единиц – пусть и весьма несовершенного свойства – вступала в конфликт с нравами, царившими в конкисте. А если смотреть глубже, то такие люди оказались между молотом и наковальней. Их командиры говорили об утверждении Законов Христовых в новых землях, но сами эти законы нарушали. А их противник не умел лгать, грабить и бездельничать, но при этом верил в то, что, по мнению пришельцев из Европы, было по ту сторону добра и зла. Брат Висенте, монах, отказавшийся от своей добычи, был именно таким человеком.

Писарро считал, что за этим кроется нечто большее, чем просто высокая мораль священнослужителя. Он привык доверять своей практически животной интуиции, которой щедрая природа часто наделяет людей необразованных и недалеких, и они отлично управляются с ней, не испытывая недостатка в образовании и тяги к непрочитанным книгам. Но Писарро был еще и умным от природы человеком, что множило силу его чувств.

Боялся ли его брат Висенте? Да, он очень страшился этого человека. Он понимал его звериную сущность лучше, чем кто-либо другой в Кахамарке. Он много раз видел, как ненависть и отчаяние своих спутников дон Писарро умел превратить в отчаянную преданность и готовность идти до конца. И не только ради денег. Они верили, что только он их может спасти, и это заставляло испанцев забывать о настоящем Спасителе, а этого допустить было нельзя. Именно для этого брат Висенте отправился в неизвестность с конкистадорами.

А теперь он думал, что делать дальше. Он узнал о Писарро нечто такое, что ему не предназначалось. Что вообще не предназначалось никому другому, кроме участников подслушанного монахом разговора.

Правду следует признать, он ничего не делал сознательно для того, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте, а точнее говоря, в не слишком удачное время не в самом правильном месте. Он отправился поглядеть на золото. Священники, оказавшиеся в конкисте, не любили касаться награбленных богатств. Хотя ими пользовались. Была очень ясная и тихая ночь. Висенте отправился в хранилище, где находился выкуп Атауальпы. Охранники, ежедневно имевшие дело с несметным богатством, уже начинали терять бдительность. Когда люди кечуа стали сносить в Кахамарку золото, испанцы сначала онемели от удивления. Потом ошалели от алчности. Теперь их состояние можно было назвать деловитой беспечностью. Отчасти они относились к золоту под своей охраной так же беспечно, как и к любому другому грузу, оставленному на складе, то есть отлучались с поста по малейшему поводу или надобности. Вот таким моментом как раз и воспользовался монах. Охранники пили местный горячий напиток, сидя за хранилищем. Они громко смеялись своим сальным шуткам. Брат Висенте беспрепятственно вошел в помещение.

Золото не привлекало его, а – как бы точнее выразить это странное чувство? – удивляло. Ну что это, золото? Холодное на ощупь, правда, быстро теплеет, если берешь в руку. Довольно мягкое и податливое. На его поверхности легко оставить царапину даже неострой стороной лезвия ножа. Правда, имеющее внушительную массу: нож, сделанный из золота, был бы тяжелее железного. В остальном же – просто металл. Почему же на этом металле столько крови? Почему при виде этих желтых слитков в глазах его спутников появляется алчный блеск, а руки готовы творить страшные вещи. Нет такого преступления, на которое они бы не пошли ради золота. И когда он понял и принял это как факт, то смог найти в себе силы отказаться от своей доли добычи. Удивительно, но после этого на сердце сразу стало как-то легче. Душа успокоилась, а пытливый разум продолжал удивляться. А еще Висенте любил разглядывать золотые изделия, еще не переплавленные в слитки. Их было здесь немного – ведь Писарро приказал выстроить целую мануфактуру для переплавки желтого металла. Говорил, что в виде слитков золото удобнее и хранить, и перевозить… и делить. Но когда Висенте в первый раз взял в руки удивительные вещи, сделанные придворными мастерами Великого Инки, то понял, что Франсиско хочет уничтожить само воспоминание об их мастерстве. Ведь удобнее врагов считать дикарями, нежели равными себе. А возможно, в чем-то превосходящими своих победителей.

Висенте нравились многие вещи, ожидавшие своей очереди попасть в жаркую пасть плавильного тигля. Особенно приятно было брать в руки золотой плот с фигурками мореплавателей. Монах слышал легенду о том, что Великий Инка по имени Пачакути некогда совершил плавание через Тихий океан на деревянном плоту, и, видимо, предмет, который Висенте сейчас вертел в руках, изображал царскую экспедицию. Инка стоял в центре плота, под мачтой. Золотые лепестки его одежды и головного убора не оставляли сомнения в том, что это царь. Но больше внимания на себя обращали фигурки моряков. Кормчий изо всех сил старался удержать весло, служившее рулем. Море вырывало его, но моряк был сильнее течения. Один из его товарищей помогал кормчему, но тот мог бы справиться и сам. Золотая фигурка силача была внушительнее других. Капитан же стоял на носу плота. Он смотрел вперед, пытаясь увидеть опасность еще до того, как она станет угрозой для золотого корабля. А в фигуре Инки не было динамики. Только неподвижность символа. Лишь часка-чуки, булава, которую держали руки-проволочки вождя, весьма грозно торчала вверх.

И вдруг Висенте услышал голос. Вернее, два голоса.

– Вы никогда не добьетесь своего, дон Писарро, пока не получите это, – сказал один, незнакомый.

Второй голос был монаху слишком хорошо знаком:

– А что ты имеешь в виду, говоря «это»?

Говорили снаружи, но у самой двери хранилища. Голоса звучали чуть приглушенно. «Это чтобы не привлекать внимание охранников», – догадался Висенте.

– Давайте зайдем. Надеюсь, то, что я хочу вам показать, еще не переплавили в обычный кусок металла.

И в комнату вошли двое. Один был одет, а точнее завернут в традиционную индейскую накидку. Она делала очертания незнакомца бесформенными, а приглушенный голос не давал возможности определить возраст. Но человек, скорее, был немолодой, поскольку говорил без страха и заискивания перед спутником. Это было очень важно, поскольку спутник был не кем иным, как самим командором Франсиско Писарро. Монах легко узнал его по росту и по очертаниям. Да что там очертания? Этого человека он мог узнать даже по звуку шагов. «Да, я боюсь его, – в который раз признался себе Висенте. – Боюсь, что однажды он проткнет меня своим мечом». Более того – он боялся, что это «однажды» настанет прямо сейчас. Висенте спрятался за сложенными штабелями слитками золота. Его сердце стучало так, что могло выскочить из груди, как птица из клетки. Монаху казалось, что этот стук слышен и тем, кто вошел в хранилище, и от этого сердце забилось еще сильнее.

Золотой плот с фигурками моряков и царя Висенте, впрочем, успел отставить в сторону. Тонкой работы изделие стояло на самом видном месте, ведь в руках у вошедших были светильники. Огонь плясал в медных плошках. Золотые моряки отбрасывали тени на глиняные стены. Черные силуэты тоже извивались и дрожали в такт пламени. Казалось, что воображаемое море ожило, и экипаж суденышка вступил с ним в борьбу за выживание. Неравную, безнадежную и потому героическую.