Заклятые пирамиды - Антон Орлов

Иномирец-возвратник с весьма скромными магическими способностями, но предприимчивый, беспутный и с непомерным самолюбием, которое воспитатели так и не смогли выкорчевать. Умник захотел стать магом круче всех своих одноклассников и, недолго думая, заключил сделку с демонами, а те обвели его вокруг пальца и собирались сожрать в следующее полнолуние. Вдобавок он умудрился проспорить им жизнь своей опекунши – доброжительницы, которая первой нашла его, когда он попал в Сонхи, и с тех пор о нем заботилась. Все это он изложил в покаянном письме, оставленном дома. Написал, что решил утопиться, чтобы не попасть на обед к демонам, и своей доброй опекунше все рассказал, в надежде, что ей удастся где-нибудь спрятаться от тварей Хиалы. Оба исчезли, а потом на набережной Белолодочного канала нашли пижонскую шляпу этого шалопая.

Вот ведь жабий сын, подумал Орвехт, еще и бедную женщину демонам продал! Хотя, надо признать, везучий жабий сын. Лучше утонуть, чем в Накопитель.

Похищенный древний маг покамест ничем не порадовал. Парнишка из молонской глуши, истинный доброжитель до мозга костей. Кто-то из тех, кто за ним присматривал, додумался принести ему чашку отменно сваренного шоколада. Из лучших побуждений, чтобы пленник поскорее освоился. Ага, вы правильно поняли, шоколада. Это молонскому-то доброжителю! Когда парень увидел, что перед ним поставили на стол, у него от такой заботы чуть желудок наружу не выскочил, следом за устремившимся на волю завтраком.

А самое грустное, что проку от него не будет. Это плохо и для Мезры, и для него, ибо все равно его ждет Накопитель, только не молонский, а ларвезийский. Как говорят в народе, чеснок лука не слаще. Способности у него оказались и впрямь неплохие: почти дотягивают до уровня Суно Орвехта. Не более того. А для Мезры нужен древний маг вроде тех, о ком сказки рассказывают – чтобы в мгновение ока рвал враждебные чары, чтоб по поднебесью летал демоном, чтобы нежить перед ним склонялась, как перед своим господином.

Философски вздохнув – на свете не так уж мало вещей, с которыми ничего не поделаешь, – Суно допил оставшийся в чашке шоколад и вновь подумал о Дирвене: хотелось надеяться, что юный амулетчик вдали от наставников будет во всем проявлять похвальное благоразумие.

Ох, мерзопакость какая, словно мыши во рту нагадили… Или кто там еще может нагадить? Голова сдавлена железным обручем, руки-ноги как студень, да еще какая-то зараза воет и воет – вроде бы далеко, но до того надрывно и тоскливо, что душу переворачивает, а на душе у Дирвена и без нее тошно. И не только на душе.

Не мог же он вчера сломаться на середине застолья! Извиняйте, мол, дяденьки, не привык я столько пить. Вот и приходилось дуть пиво наравне с этими небритыми загорелыми мужиками, пропахшими дымом, потом и лесом. Были в компании и три дамы. Вернее, одна-то суетилась по хозяйству и таскала на стол свою стряпню, просто тетка из деревни, а две другие уселись вместе с мужчинами – в кожаных штанах и егерских куртках, такие же резкие, развязные, с неженскими ухватками. Амулетчицы, мнящие себя ведьмами. Сразу видно, что не девственницы. Чернявая еще сказала: «Очумели вы, парни, не спаивайте ребенка!» – и Дирвен сразу ее возненавидел. Подлая стерва. Чтобы доказать, что он не ребенок, налил себе полную кружку, и дальше… Ага, дальше было что-то еще.

Проснулся он в общей спальной комнате, устланной для тепла циновками в несколько слоев, на соломенном тюфяке, укрытый истрепанным клетчатым одеялом. Без сапог, но сапоги никуда не ушли, стояли рядом. Убедившись, что ничего из амулетов не потерялось, Дирвен отправился наружу. Каждая стена норовила его предательски толкнуть, а каждый порожек – подставить подножку, и половик в коридоре нарочно коробился коварными складками, цепляясь за ноги.

Несмотря на все эти каверзы Рогатой Госпожи, он добрался до выхода и, отлив прямо возле крыльца, а то бы точно опозорился, нетвердо направился к стойке с позеленелыми медными рукомойниками над длинным деревянным корытцем. Прежде всего – умыться, а то тюфяк, на который его, бессознательного, вчера заботливо уложили, оказался перемазан чьей-то рвотой, и теперь у Дирвена вся рубашка этим испачкана, и лицо, и даже за ворот что-то попало.

Подумалось, что сказал бы учитель Орвехт, если б его сейчас увидел… Хорошо, что учителя здесь нет.

Дирвену было так худо, что лучше б на месте убили, а в небе клубилась влажная и мягкая серая хмарь, и горизонт заслоняли могучие горы – вблизи бурые, вдали синеватые. Сосны вокруг заставы росли такие высоченные и так плавно покачивали верхушками, что сердце замирало, если долго на них смотреть. В их ровный гул, скорее извечно-дремотный, чем тревожный, порой вплетался безысходно заунывный вой, долетавший издалека.

Он начал плескать себе пригоршнями в лицо холодную воду. Язычок рукомойника так оглушительно звякал, что голова раскалывалась. Вдобавок все вокруг тошнотворно зыбилось, словно не только ватные облака медленно плывут на восток и темные кроны сосен мерно шевелятся, а еще и земля под ногами колеблется, как будто стоишь на пароме.

Дирвен ухватился за столбик. Старое корытце местами растрескалось и зацвело изумрудной плесенью, вода из него стекала в желоб, который терялся в бурьяне. На отсыревшей стенке была тщательно вырезана древняя руна, отгоняющая незваных соседей. На заставе эти руны повсюду, потому что волшебного народца в Разлучных горах – что поганок.

Снова донесся далекий вой, преисполненный такой непомерной тоски, что вместить ее могло разве что пасмурное облачное море, опрокинутое над лесами и горами.

– Эх ты, герой! Амулетчик Ложи, а пить не умеешь! Это непорядок, надо наверстывать.

К умывальне подошел то ли егерь, то ли пограничник, рябой, заросший, веселый, на зависть твердо стоявший на кривоватых ногах, обутых в сапоги из толстой кожи. На Дирвена он смотрел с добродушным сочувствием.

– Скажи тетушке Велинфе, чтоб она тебе воды согрела, да отмойся хорошенько, а то форменное безобразие. Другой раз не пей сверх своей меры.

Дирвен обидчиво нахохлился и проворчал, чтобы перевести разговор на другую тему:

– Прибить бы эту тварь, которая так паскудно воет…

– Ха, это же Каменный Лис! Его не прибьешь. Неужели не слышал о нем?

Вроде бы слышал. Демон какой-то здешний. Считается неопасным, поэтому инструктировавший Дирвена маг в подробности не вдавался.

– Он, сказывают, допекал кого-то из могущественных, так что мочи не было, и за это его в скалу замуровали, – пояснил егерь. – Тыщу лет назад, а может, и больше. До половины засадили: передняя часть торчит наружу, а задняя в камне, и чтобы его убить, надо скалу разрушить. Иначе не помрет. А если кто-нибудь ухитрится его убить, тут же сам займет его место, смекаешь? Вот он там и воет тыщу лет напролет… По-разному бывает, то молчит, то воет, в последнее время его что-то разобрало.

Дирвен долго полоскал во рту, пока зубы не заныли от холода, а потом тетушка Велинфа нацедила ему капустного рассола да согрела воды, чтобы он смог помыться в лоханке и постирать одежду. К вечеру, когда на заставу прибыли с молонской стороны лазутчики, которые должны были сообщить наводящую информацию, он уже вполне пристойно выглядел, хотя и был чересчур бледен, а под глазами залегли тени. Тоже не слава богам: лазутчики решили, что он трусит и переживает. Уловив это, Дирвен чуть не обругал про себя Рогатую Госпожу, но вовремя спохватился – не время сейчас ее злить.