Неровный край ночи - Оливия Хоукер

когда-то гладил и похлопывал их маленькие ручки; когда-то он мог защититься от мира своим монашеским облачением, проскальзывая в собственное надежное укрытие. Он слишком устал, чтобы плакать, слишком полно отдался своему горю.

Он переворачивает страницу, здесь строчки не смазаны. Слова являют себя с жестокой ясностью. Он читает собственный почерк: «Церковь сгорела в Риге». И видение все еще перед ним, загораживают страницу – язычки пламени, охватывающие одну сторону шпиля, валящий черный дым; дорога, прямая, как правда, ни разу не поворачивающая, ни разу не меняющаяся.

Рука Антона дрожит, когда он переворачивает следующую страницу. Эта пустая. Следующие страницы тоже пустые – до самого конца тетради. Предполагалось, что он заполнит эту тетрадь отчетами о своих деяниях, о храброй службе Партии. Но он ни разу больше не коснулся ручкой тетради.

Мы в беде, но не в безвыходном положении. Мы запутались, но не впали в отчаяние. Преследуемы, но не забыты; порабощены, но не разрушены. Еще нет. И пока они не разрушат меня, я могу сопротивляться. Я могу сражаться всегда, даже зная, что это тщетно. Всегда нести в себе смерть Господа нашего Иисуса, и сделать так же и жизнь его манифестом.

Антон не может победить, но они еще не разрушили его. Кто он теперь, как не сопротивленец? Если не отец и муж, не защитник вдов и детей? Воля Бога – единственная, которой он подчинится, единственный глас, который будет слушать, пока не заберут и его тоже и не отправят в могилу.

Он закрывает тетрадь. В его кармане монетка в пять рейхсмарок с изображением опущенного лица фон Гинденбурга, с плотно сжатыми челюстями, воплощенное разочарование. С монеткой в руке он какое-то время смотрит на обложку тетради – каштановый на военном сером. Орел с тяжелым взглядом и в форме треугольника раскрывает свои крылья под словами «Deutches Reich[31]». В когтях он держит дубовую ветвь и свастику, символ власти Гитлера.

Антон дотрагивается до свастики, проводит кончиком пальца по ее цепким ломанным лапам. Бумага сухая и ничем не приметная. Она отзывается шепотом на прикосновение. Эта тетрадь – маленькая и простая вещь. Почему в ней должна заключаться власть над ним или его семьей? Он прижимает ребро монетки к обложке. Волокна прогибаются. Шипение бумаги, скрежет металла, и свастики нет, соскоблена, словно никогда и не существовала.

Высокий тонкий крик доносится со стороны дома, откуда-то прямо рядом с ним. На миг он думает, что его уже засекли, что какой-то демон из Ада пришел, чтобы схватить его в этот миг бунта и утащить в Дахау. Но потом он узнает плач Марии. Он роняет тетрадь и монету на пыльную полку у двери и выскакивает наружу. Девочка свалилась с лестницы; нос у нее кровоточит, а лицо раскраснелось от слез. Он сгребает ее в объятия, целуя и спрашивая ее прямо в ухо чтобы она расслышала его за своими воплями: «Что случилось, Мария? Где болит?»

Элизабет, объятая паникой, сбегает по лестнице. Ночная сорочка развевается за ней. Мальчики бегут следом, тоже еще в пижамах, обхватывая себя руками, поскольку на улице свежо.

– Бога ради, Антон, что случилось? – восклицает Элизабет.

Она утирает кровоточащий нос Марии рукавом ночной сорочки.

Марию душат всхлипы:

– Я подумала, что Vati пошел на улицу за яйцами, и вышла помочь. Я упала с лестницы.

– С какой высоты она упала? Сколько ступенек? Она сильно ушиблась?

Элизабет ощупывает свою маленькую дочурку, проверяя ее косточки, но слезы Марии уже начинают высыхать. Она вытирает лицо о плечо Антона, оставляя на нем кровавый след.

– Она, я думаю, больше испугалась, чем ушиблась. – Он снова целует ее в щеку. – Ну вот, все прошло? Из носа уже не идет кровь. Ты в порядке, правда?

Мария кивает, хлюпая носом.

Элизабет издает глубокий вздох, полный материнского содрогания и облегчения. И сразу начинает отчитывать Марию:

– Ты самая беспечная девочка, какую я когда-либо видела! И непослушная к тому же: выбегать на улицу, не позавтракав! Да еще и не одевшись!

Мария парирует:

– Ты тоже не одета.

– Никаких пререканий. Я с ними мириться не буду, не сегодня. И не от тебя.

Альберт и Пол, убедившись, что их сестра выживет, сбегают вниз и направляются к старому сараю, заинтригованные открытой дверью. Мальчиков всегда манит возможность приключения, даже если они еще не завтракали. И раз уж они проснулись, то можно успеть повеселиться до школы.

– Опусти ее на землю, Антон. Раз она не пострадала, нет необходимости держать ее на руках. А вот хорошая порка не помешала бы.

Мария, уже стоя на своих двоих, прячет лицо в ногах Антона, бормоча:

– Нет уж, спасибо, только порки не хватало. Мне вполне достаточно того, что я упала с лестницы.

– Тогда ступай в свою комнату и оденься.

Мария карабкается по лестнице с преувеличенной осторожностью, держась обеими руками за перила. Элизабет некоторое время наблюдает за ней, напряженно, как лошадь, которая готова при любом шорохе в траве пуститься во весь опор. Когда Мария уже в безопасности и заходит в дом, она поворачивается к Антону, хмурясь.

– Что ты делал в такую рань?

– Не мог уснуть.

Нахмуренность из раздраженной превращается в обеспокоенную. Элизабет наклоняет голову то в одну, то в другую сторону, рассматривая его цвет лица и лоб – нет ли капелек пота.

– Я не болен, – говорит он. – Я в полном здравии.

Он почти добавляет: «Мебельщик рассчитывает, что я стану рассказывать нашим детям – и другим детям в деревне – как быть хорошим национал-социалистом. Как поклоняться Адольфу Гитлеру превыше, чем Богу и Иисусу. Этого довольно, чтобы любого человека лишить сна». Но он сдерживается. Он вспоминает, как его достойная, щепетильная жена говорит: «Он мешает женщин этого города с дерьмом». Последнее, что ей нужно, это напоминание о герре Мебельщике.

– Что ж, – произносит Элизабет после некоторого молчания. – Даже если ты не болен, тебе стоило бы попытаться поспать часик-другой. Ты выглядишь бледным и усталым.

Он силится улыбнуться:

– Я и чувствую себя бледным и усталым.

– Мальчики, – зовет Элизабет, – выходите из сарая. Идите готовьтесь к завтраку. Скоро пора будет…

– Мама, смотри! – Пол появляется из сарая бегом, победно размахивая каким-то предметом над головой. – Смотри, что мы нашли! Что это?

Предмет небольшой и бумажный. Недавно с него что-то было соскоблено.

Антон выхватывает предмет из руки Пола, когда тот пробегает мимо. Он прижимает его к груди обложкой, когда Пол издает бессловесный возглас разочарования.

– Что это, Антон? – Элизабет сверлит его взглядом; воздух вокруг нее застыл.

– Ничего важного, – отзывается он,