Столетнее проклятие - Шэна Эйби

— Придумай что-нибудь получше, Авалон, — мягко сказал он. — «Не могу» — это не причина.

Она отвернулась, села, и на этот раз он не стал ее удерживать.

— Я не могу выйти за тебя, — безнадежно повторила она.

— Ты не хочешь быть счастливой?

— Хочу, конечно. Просто…

— Просто ты не веришь, что я могу дать тебе счастье?

Авалон сказала себе, что это обман. Маркус говорит так из чувства долга. Потому что так велит легенда.

— Единственный человек, который может дать мне счастье, — это я сама, — наконец проговорила она. В ее голосе не было и тени резкости, только печаль.

Маркус окинул ее испытующим взглядом и едва заметно качнул головой.

— Я бы хотел попытаться, — просто сказал он. — Неужели я прошу так много?

Сердце Авалон разрывалось от боли, и эта боль была невыносима. Он не любит ее, не может любить…

Она вдруг поняла, что больше нельзя оставаться здесь, рядом с ним, и, спрыгнув с кровати, бросилась к валявшейся на полу одежде.

Маркус не двинулся с места, только молча следил за каждым ее движением.

Авалон кое-как натянула платье. На нем не хватало нескольких пуговиц. Она набросила на плечи тартан, словно плащ.

Солнечный луч, пронизав окно, на миг ослепил ее.

Мир за окном сиял безупречной, истинно зимней белизной. Должно быть, ночью, пока они спали, выпал снег, словно по волшебству, выбелив всю округу. Леса, озера, вершины гор — все искрилось свежим, девственно-чистым снегом.

Авалон отвернулась от окна и увидела, что Маркус стоит рядом, небрежно завернувшись в тартан. И смотрел он не на нее, а на снег за окном.

Только сейчас Авалон увидела то, что в сумраке ночи неизбежно ускользнуло от ее внимания. Спина Маркуса и бок, не прикрытый тартаном, были испещрены тонкими, длинными, извилистыми шрамами.

Авалон безотчетно протянула руку, провела пальцами по длинному бледному шраму, который тянулся от плеча до бедра. Дыхание Маркуса участилось, но он не шелохнулся.

Хлыст, подумала Авалон. Это следы хлыста. И тут ей живо вспомнился терзавший Маркуса сон.

Она взяла его руку, поднесла ближе к свету запястье — там были слабые, но все же заметные следы веревки.

Авалон склонила голову и, повинуясь непонятному порыву, прижалась губами к шраму на запястье Маркуса.

— Мне не нужна твоя жалость, — грубо бросил он и отдернул руку, все так же глядя в окно.

— Это не жалость, — тихо ответила Авалон.

Губы Маркуса искривила болезненная полуулыбка.

— А теперь ты выйдешь за меня, Авалон де Фаруш? Возьмешь ты в мужья такого мужчину, хотя бы из сострадания? Ну вот, — он коротко, горько рассмеялся, не давая ей вставить ни слова, — теперь мне уже и все равно, почему ты согласишься выйти за меня замуж.

— Нет, — сказала она. — Я не выйду за тебя из жалости.

Маркус наконец повернулся к ней, угрюмый и прекрасный, словно падший ангел.

— Что же я должен сделать, чтобы ты согласилась? Скажи — и я сделаю это!

Авалон заломила руки, моля бога послать то ли вдохновения, то ли помощи. Маркус не поймет ее, не сможет понять. И ужаснее всего то, что он и вправду мог бы сделать ее счастливой! Если б только он позабыл о легенде и принял ее такой, какова она есть!.. Если б только она, Авалон, могла позабыть, чей он сын!.. Но нет, похоже, оба они на это не способны. И потому она ответила единственное, что была в силах ответить:

— Я не могу выйти за тебя.

И, бросившись к двери, дрожащими пальцами принялась отпирать засов.

— Не можешь? — повторил у нее за спиной Маркус.

Наконец-то он что-то понял!

Авалон ничего не ответила. Засов никак ей не поддавался.

— Не можешь, — повторил Маркус, и голос его изменился, дрогнул от волнения. В отчаянии Авалон сильнее дернула засов. — Почему? Авалон, почему ты не можешь выйти за меня?

— Потому! — крикнула она.

В этот миг засов наконец упал, и Авалон, как была, босая, опрометью выбежала в коридор.

— Авалон! — кричал позади Маркус, и крик его был все ближе; он бежал следом, придерживая на бегу сползающий тартан. — Подожди, Авалон! Ответь!

В спешке она заблудилась и никак не могла вспомнить дорогу к своей комнате; хуже того — в коридорах уже было людно, и встречные провожали их изумленными взглядами. Авалон метнулась в первый попавшийся зал… и застыла как вкопанная, увидев накрытые столы и сидящих за завтраком людей.

Авалон ужаснулась, вспомнив, как она выглядит — раскрасневшаяся от бега, растрепанная, в наполовину расстегнутом платье. Все головы разом повернулись к ней, во всех взглядах ясно читалась одна и та же мысль — тем более что за ней в зал вбежал Маркус, который выглядел не лучше.

Господи! Авалон отчаянно захотелось провалиться сквозь пол. Хорошо бы земля разверзлась и поглотила ее, избавив от позора!

В зале воцарилась полная, оглушительная тишина. Никто не шелохнулся, не произнес ни слова, и слышно было лишь хриплое, тяжелое дыхание Маркуса.

— Почему ты не можешь выйти за меня? — громко и ясно спросил он.

Все, кто был в зале, разом повернулись к Авалон и затаив дыхание ждали ее ответа.

— Потому что… — Авалон запнулась, облизала губы.

В этой тишине ее слабый голос прозвучал особенно жалко. Маркус не сводил с нее горящих, широко раскрытых глаз.

— Потому что я поклялась, что никогда не стану твоей женой! — решившись, выкрикнула Авалон. — Потому что твой отец заставил меня возненавидеть тебя прежде, чем мы даже встретились! Потому что ты его сын!

Она смолкла, с силой сплетя пальцы. В горле стоял тугой комок.

— Потому что я боюсь, что ты станешь таким, как он, — совсем тихо, через силу закончила она.

Маркус, потрясенный до глубины души, смотрел на ее склоненную голову, на сплетенные в отчаянии пальцы.

Стать таким, как Хэнок? Превратиться в человека, которого он ненавидел почти всю жизнь?

— Нет, — сказал он искренне, покачав головой. — Нет, Авалон, такого со мной никогда не случится.

Тогда она подняла голову, и Маркус с болью увидел, что в ее чудесных глазах стоят слезы.

— Суженая, — сказал он тихо, не решаясь двинуться с места. — Любовь моя, жизнь моя, разве я мог бы тебя обидеть?

— Но ведь смог же! — Голос ее дрожал. — Смог! Ты похитил меня, привез сюда — ради себя самого, ради них… — Авалон движением руки обвела ошеломленных слушателей. — Но ведь на меня тебе было наплевать! Ты ведь даже не знаешь меня!

— Знаю, — возразил он, — правда знаю…