Радуница - Андрей Александрович Антипин

и красноглазых сорожег, а иногда брали пахнущие малосольными огурцами сиги. Нынче в руках у рыбаков были не древние батожины, а добротные выдвижные удилища, снабжённые пропускными кольцами и катушкой с откидной лапкой, собиравшей леску загадочным для Ивана Матвеевича образом.

– Клюёт, мужики? – со знанием дела тихо спросил Иван Матвеевич, озирая бережок в поисках колышка, к которому примкнут садок.

– Та-а, гашики да пеструхи… – за всех ответил хрипатый пацанёнок с мокрым рукавом. – Кошкин кайф!

Другие ребятишки, чуть старше, промолчали, синхронно перезабросив удочки, когда наплыла доска с гнилыми зубьями гвоздей.

– Чего кошке? Самому будет жарёха!

– Ну, манать! – искренне возмутился пацанёнок. – Ещё плеваться костьми!

– А где рукав-то намочил?

– Дак а в воде, гашика ловил! Подцепился гашик хило, но я уж почти выпер его на берег, а он возьми да упади! Я брык за ним…

– Поймал?

– Куда он подеётся с подводной лодки?! Теперь сидит в каталажке, вечером Мурка его схавает…

На них зашипели, а высокий мосластый паренёк, в котором Иван Матвеевич не сразу признал одного из тех, кто стоял у обелиска в почётном карауле, нервно подёрнул за леску и снова вперился глазами в поплавок. Поплавок всё не тонул.

– Значит, нету путней рыбы, одни гольяны? – совсем шёпотом заговорил Иван Матвеевич, обращаясь всё к тому же хрипатому.

– Откуда ей быть? Она сюда и зайти-то не может, дядя Ваня-мент ей сетками дорогу перегородил. Так, шняга всякая лезет… Во-он он ставит, уже которую подряд! Кто бы из ружья его шаланду резиновую прострелил…

От кустов, шагнувших в воду по другую сторону рытвины, коренастый мужичок в камуфлированном энцефалитном костюме выматывал поперёк старицы китайскую сеть, сидя в резиновой лодке и время от времени подрабатывая то одним, то другим пластмассовым веслом. Сеть, пока была сухая, парусила на ветру, цеплялась за вёсла и спутывалась маленькими свинцовыми грузильцами, но, оказавшись в воде, намокала, тонула и метр за метром выстраивалась высокой незримой стеной: ни проткнуть, ни обойти.

– Как же, самый голодный! – съязвил Иван Матвеевич. – Сам на пенсии, баба при заработке, дети пристроены. А урвать кусок, перекрыть нерестовой рыбе ход – тут он первый!

– О чём и базар! – поддакнул смышлёный пацан и, поплевав на обожжённого нутряной болью червя, вертевшегося на крючке, хлюпнул грузилом по воде.

Стервец-перевозчик всё не объявлялся. Дрых, наверное, кверху задницей.

Зато, надвигаясь от посёлка, до самого ельника облепили луг легковые машины. Воскурились костры и мангалы. И громко, населяя пришлым звуком луг и лес, заиграла музыка, которая никак не отставала в этот день.

«Запа-а-а-ахла-а весно-ой-й!» – орал из отпахнутой дверцы японского внедорожника мерзкий голос хрипуна, одного из тех, что обыряли кругом, подняли змеиные головы.

– Шерстью твоей палёной запахло, дьявольское отродье!

Но что было попусту горячиться? Это его, Ивана Матвеевича, праздник «порохом пропах», а у этих, как у загулявших собак, запахло весной и блудом. У них теперь круглый год такой праздник, много ли надо, чтобы впасть в бесчинство…

И вот на извороте старицы, с высокого отлогого угора громыхнули из ружей по бутылкам. Звук выстрела, как по жёлобу, прокатился узко и длинно. Брызгами осыпалась дробь на воду. Из-за поросшего осокой бугра снялись ярко-зелёные кряковые утки. Че́рнети нырками ушли на фарватер. Только табунок растерявшихся чирков кружил надо рвом. У машины засуетились. Раз за разом рвала воздух пятизарядка, и одна уточка споткнулась, кувыркнулась в кусты…

– Молоток, зёма! Держи пять! – завизжали возле машины, но за добычей не полезли, а наоборот, сразу утратили к ней интерес и уселись за выпивку.

Уточка ещё была жива и вскоре, волоча раненые крылья, пристала к берегу неподалёку от удочников. Это была серая чирушка, у которой вытек глаз. С ней прибило течением несколько вставших дыбком пластмассовых гильз с латунными головками. Иван Матвеевич поднял одну и зачем-то понюхал. Патрон был заводской, двенадцатого калибра, к тому же для удлинённого патронника. В такую царь-пушку порох и дробь сыпь на глаз, лишнего не будет.

– Плыви, плыви отсюда! – Иван Матвеевич кинул в уточку гильзой. Чирушка нацелила на человека неповреждённое око и вопросительно потегала.

– Ну-ка, давай! – притопнул, прихлопнул. – Кому говорю?

Не больно-то споро, но устремилась за бугор, продвигаясь бочком. Долго справлялась с течением, пока не залезла в осоку, в непроглядный кочкарник.

– Надо было убить! – заметил мосластый, который уже вооружился камнями. – Всё равно не жилец! Сдохнет где-нибудь и будет вонять, заражать окружающую среду!

Иван Матвеевич посмотрел на грамотея, потом на других ребятишек. Они забыли про удочки и тоже посмотрели – на старика. Ждали, чем он прищемит язык их умному дружку, который, как видно, приблудился к компании случайно, хмыкал да поучал, обижаясь на нелюбовь к себе, к своему книжному опыту.

– И с одним глазом живут, – сказал Иван Матвеевич, но так, что впору и самому было искать поддержки. – Я однажды (по весне было дело, на Борисовских полях) нечаянно ранил серую, дак она у меня сколь времени квартировала в курятнике…

Замолчал. В самом деле, не говорить же было, что Таисия всю плешь проела, а к дочкиному дню рождения заставила свернуть уточке шею.

– Видал! – ободрились ребятишки и тут же заложили дружка: – А он ещё в тот раз бурундука палкой огрел, живодёр!

– Сами вы живодёры! – обозлился мосластый и по одному – раздельно, в разные точки омута – побросал камни в воду. – Вот вам, а не рыбу! Всё, Димка, больше леску не дам! Мама и так ругала меня, что отмотал папину японскую!

– Подавись ты своей японской! – вылупив глаза, подскочил хрипатый пацанёнок, рукав которого обсох и, задравшись, обнажил бледные голодные жилки на руках. – Я ваще своей «Клинской» ловлю в сто раз баще тебя!

– Ну, прибежите вы ещё! – Мосластый собрал удочку и на новеньком велосипеде, блестевшем спицами, угнал в посёлок.

Ко рву торопились другие машины. Высыпали на траву женщины-ребятишки. Суетились, перекликаясь с соседними гульбищами, пьяные мужики. От иных полянок всё чаще сверкали бутылки, разбиваясь у воды с острым звуком лопнувшей пустоты.

– И вы, ребятишки, крутите педали от греха! – распоряжался Иван Матвеевич, сердцем чуя беду. – Сматывайте удочки да гоните за этим умником… Кто он хотя бы? Я что-то его никогда раньше не видел.

– Да-а, новой русички сынок! Вечно всем недоволен… – ответил лопоухий мальчишка, который до этого всё время молчал, может быть, потому, что голос его начал грубеть, но в самый неподходящий момент срывался на комарий писк.

Он первым оседлал драндулет без крыльев.

– Ну, погнали, пацаны! У школы порыбалим…

8

Наступавшие на луг машины были всё больше иностранного пошиба. Прибарахлился на северных рейсах посёлок,