Гоморра - Роберто Савьяно

Строительный бизнес сжимает, как удав, кольцо вокруг мафиози. После карьеры киллера, рэкетира или «кукушки» их ждет строительство или уборка мусора. Вместо короткометражек и проводимых в школах конференций имело бы смысл сводить юных каморристов на стройки и показать, какая судьба их ожидает. Если удастся избежать тюрьмы и преждевременной смерти, то всю свою жизнь, до самой старости, они проведут на стройке, сплевывая известь, смешанную с кровью. А у бизнесменов-предпринимателей, которых, как думают боссы, они полностью контролируют, будут многомиллионные заказы. От работы умирают. И это происходит постоянно. Бешеная скорость строительства, необходимость экономить на какой бы то ни было безопасности, ненормированный график. Изнуряющие смены по девять-двенадцать часов в день, включая субботу и воскресенье. Зарплата 100 евро в неделю и сверхурочные за ночную и воскресную работу: пятьдесят евро за каждые десять часов. Те, кто помоложе, выдерживают пятнадцать. Нередко с помощью кокаина. Смерть на стройке влечет за собой отработанную последовательность действий. Тело забирают и инсценируют дорожно-транспортное происшествие. Засовывают его в машину, поджигают и сталкивают с обрыва или пускают под откос. Деньги, выплаченные страховой компанией, перейдут к семье погибшего как компенсация. Часто сами инсценировщики получают серьезные травмы, например, если надо протаранить стену машиной с трупом, дав ей предварительно загореться. Если в момент происшествия рядом оказывается бригадир, то механизм срабатывает идеально. Если же его нет, то рабочих охватывает паника. Они хватают тяжелораненого, находящегося при смерти, и бросают у дороги, ведущей к госпиталю. Подъезжают на машине, выбрасывают тело, и только их и видели. Бывает, что в ком-то просыпается совесть, и тогда вызывают «скорую». Любой человек, участвующий в процедуре избавления от тела уже почти мертвого коллеги, знает, что с ним сделают то же самое, если он упадет и разобьется. Ты можешь быть уверен, в случае опасности сосед придет на помощь и добьет тебя, сделает все, чтобы избавиться от проблемы. Поэтому на стройках царит атмосфера некоей подозрительности. Стоящий рядом рабочий может оказаться твоим палачом, и наоборот. Он не станет тебя мучить, просто оставит подыхать на тротуаре или подожжет, засунув в машину. Все строители знают такую схему действий. А фирмы с юга дают лучшие гарантии. Люди работают, а потом исчезают, и любая проблема тотчас по-тихому разрешается.

Я знаю, и у меня есть доказательства. А у доказательств есть имена. За семь месяцев на севере Неаполя на стройплощадках погибли пятнадцать строителей. Сорвались с высоты, попали под ковш экскаватора или, устав от непосильной нагрузки, не справились с управлением подъемным краном. Надо спешить. Хотя стройки тянутся годами, фирмы-субподрядчики должны сразу освобождать место для тех, кто придет им на смену. Заработал, получил деньги и отправился дальше. Свыше 40% организаций, действующих на территории Италии, имеют южные корни, берут начало из окрестностей Аверсы, Неаполя, Салерно. На юге до сих пор возможно рождение империй, соединение экономических звеньев, а равновесие на стадии первоначального накопления еще не достигнуто. По всей южной части страны, от Апулии до Калабрии, надо развесить таблички с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!», обращенные ко всем желающим броситься очертя голову в цементную баталию, чтобы через несколько лет оказаться в римских и миланских гостиных. Это «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!» напоминает пожелание удачи: предпринимателей много, а удержаться на плаву очень непросто и мало кому удается.

Я знаю. И у меня есть доказательства. Новоиспеченные застройщики, владельцы банков и яхт, короли сплетен и любимцы шлюх скрывают источники своих доходов. Возможно, у них еще осталась душа. Им стыдно признаваться, откуда берутся деньги. В США — стране, на которую они равняются, — нередка ситуация, когда молодые аналитики и экономисты, желая показать, на что они способны, докапываются до правды, какими путями была достигнута победа на рынке того или иного предпринимателя, ставшего значимой фигурой в финансовом мире, обретшего успех и славу. Здесь же все молчат. Деньги — это только деньги. Благополучные дельцы из Аверсы — земли, отравленной каморрой, — на вопросы о секрете их успеха спокойно отвечают: «Я купил за десять, а продал за тридцать». Кто-то сказал, что на юге можно жить, как в раю. Надо смотреть исключительно в небо и никогда даже не пытаться опустить взгляд. Но это невозможно. Экспроприация перспективы затронула и области видения. На пути любой перспективы оказываются балконы, чердаки, мансарды, кондоминиумы, нагромождения многоэтажек, переплетения кварталов. Здесь ничего не падает с неба. Здесь ты спускаешься вниз. Падаешь в бездну. На дне каждой бездны обязательно есть другая бездна. Я не могу не чувствовать этого, когда поднимаюсь по лестницам или на лифте, захожу в квартиры. Потому что я знаю. И это извращение. Вот почему в компании успешных предпринимателей мне становится нехорошо. Пусть эти господа элегантны, голосуют за левых и у них правильная, спокойная речь. Я чувствую запах извести и цемента, исходящий от их носков, запонок Bulgari, библиотек. Я знаю. Знаю, кем построено и до сих пор продолжает строиться все на моей земле. Знаю, что сегодня вечером из Реджо-Калабрии выедет поезд, который в полночь остановится в Неаполе, а потом отправится в Милан. Он будет полон. На вокзале его встретят фургоны и потрепанные «фиаты-пунто», поджидающие рабочих для новых строек. Никто не станет изучать и принимать в расчет эту кочевую эмиграцию, она так и останется покрытой известковым налетом. Я знаю, какова конституция моей эпохи, как наживается богатство. Знаю, сколько крови было пролито ради каждого фундамента. Я знаю, и у меня есть доказательства. Пощады не будет.

Когда я думаю о войне кланов из Казаль-ди-Принчипе, Сан-Чиприано, Казапезенны, затронувшей все подвластные им территории, от Парете до Формии, то всегда вспоминаю белые простыни. Белые простыни, развешенные на каждом балконе, перекинутые через перила, висящие на натянутых под каждым окном веревках. Кругом белым-бело, полотнища чисты как снег. Они, словно вывешенные флаги, олицетворяли собой горький траур во время похорон дона Пеппино Дианы. Дело происходило в марте 1994 года, мне было шестнадцать лет. Меня разбудила тетя — как и всегда, — но сделала это с несвойственной ей жесткостью: сдернула простыню, на которой я лежал, свернувшись калачиком, движением, каким обычно разворачивают завернутую в бумагу колбасу. Я чуть не свалился с кровати. Тетя ничего не сказала, но ее состояние выдавали громкие шаги, будто нервное возбуждение находило выход через пятки. Она привязывала простыни к перилам так сильно, что и ураган бы их не сорвал. Распахивала окна, впуская внутрь голоса и отдавая взамен звуки нашего дома. Даже дверцы шкафов открыла. Помню толпу скаутов, переставших на время изображать жизнерадостных всеобщих любимцев, их дурацкие желто-зеленые косынки, казалось, излучавшие яростную скорбь, потому что дон Пеппино был одним из них. Мне никогда не доводилось видеть скаутов в таком взволнованном состоянии, настолько невнимательными к порядку и дисциплине, которым уделяли огромное значение во время долгих маршей. Тот день для меня — как шкура далматинца, где вместо пятен провалы в памяти. История дона Пеппино Дианы была очень необычной, из разряда тех, что надо запомнить и хранить в себе. Глубоко в горле, в сжатом кулаке, рядом с грудной мышцей, около коронарных артерий. Редкая история, мало кому известная.