Какое надувательство! - Джонатан Коу

— Но ведь наверняка вы занимались и другими?

— О, взимание какого-нибудь долга тут, развод там. Ничего достойного настоящего детектива. Карьера моя, изволите ли видеть, несколько… как бы это выразиться… спорадична. Профессиональную деятельность часто приходилось отставлять в сторону ради… э-э, удовлетворения.

— Удовлетворения?

— Удовлетворения ее величества, точнее говоря. Ради каталажки. Узилища. Существенную часть своей жизни, Майкл, я провел в тюрьме; на самом деле, хотите верьте, хотите нет, меня приговорили к двум месяцам условно не далее как в этом году. И сейчас я, как выражаются, условно осужденный. — Он безмятежно хохотнул. — Ирония термина становится очевидной, если понимать, что эти преследования, эта травля, которой меня подвергают всю жизнь, — расплата лишь за несколько счастливых мгновений, что время от времени удается урвать во тьме общественного туалета или в зале ожидания пригородных поездов. Представьте себе — наше общество может оказаться таким жестоким. Наказывать человека за удовлетворение самой естественной из потребностей, за потакание запретной, одинокой страсти, стремление к товарищескому единению со случайным незнакомцем. Не наша вина в том, что это всегда обязано происходить за плотно закрытыми дверьми; иногда подобные встречи приходится планировать несколько заранее. В конце концов, мы не сами загнали себя в этот угол. — Голос его, в котором уже зазвучали гневливые нотки, несколько успокоился. — Как бы то ни было, все это преходяще. Нет, отвечая на ваш вопрос, это не единственное мое дело за последние тридцать лет, но только его мне пока не удалось довести до удовлетворительного разрешения. Не то чтобы у меня не было каких-то собственных подозрений, каких-то своих личных теорий. Не хватает только доказательств.

— Понятно. И каковы же ваши личные теории?

— Ну, на объяснения потребуется некоторое время. Давайте, по крайней мере, сначала дойдем до автомобиля. Вы занимаетесь спортом, Майкл? Посещаете спортзал или что-нибудь?

— Нет. А что?

— Просто у вас необычайно твердые ягодицы. Необычайные для писателя то есть. Я это с самого начала отметил.

— Благодарю вас, — сказал я за неимением какого-то лучшего ответа.

— Если вы заметите, что по ходу вечера моя рука перемещается в их направлении, не стесняйтесь это прокомментировать. Боюсь, ныне я стал неисправимым лапалыциком. Чем старше, тем труднее контролировать свое либидо. Вы не должны ставить в вину старику его слабость.

— Разумеется, нет.

— Я знал, что вы меня поймете. Вот и пришли — синий „Ситроен два-си-ви“.

На то, чтобы устроиться в машине, ушло какое-то время. Древние суставы Финдлея громко стонали, пока он опускался на сиденье, потом, стараясь найти место для трости, он уронил на пол ключи, и мне пришлось искать их между рычагов, немыслимо изгибаясь и едва не потянув мышцу. Машина завелась только с четвертой попытки, и Финдлей попробовал выехать на ручном тормозе и нейтральной передаче. Я откинулся на спинку и смирился: поездка будет неровной.

— Известие о том, что вы пишете эту книгу, явилось для меня полной неожиданностью, — признался Финдлей, когда мы уже направились к Оксфорд-стрит. — Могу с удовольствием признаться, что примерно десять лет я не уделял этой отвратительной семейке ни единой мысли. Могу ли осведомиться, что вынудило такого очаровательного и — если не возражаете — симпатичного молодого человека, как вы, заинтересоваться столь неприятной бандой?

Я рассказал ему о Табите и о том, как мне достался этот странный заказ.

— Любопытно, — произнес Финдлей. — Весьма любопытно. За всем этим, вероятно, стоит какой-то новый замысел. Интересно, что же она задумала. Вы связывались с ее адвокатом?

— С адвокатом?

— Только подумайте, мальчик мой. Женщина, запертая в психиатрической клинике, едва ли располагает возможностью учреждать какие бы то ни было доверительные фонды. От ее имени должно выступать ответственное лицо — как это было тридцать лет назад, когда она решила прибегнуть к услугам частного детектива. Подозреваю, она продолжает действовать через того же парня — если он еще жив, разумеется. Его фамилия Гордоног; местный житель, достаточно нечистый на руку, чтобы увлечься одной мыслью о средствах, оседающих на счетах с высокими процентными ставками.

— Он-то и вышел на вас, и вы занялись делом Уиншоу, так?

— Ну, с чего бы тут лучше начать? — Мы пережидали красный свет на перекрестке, и Финдлей, судя по всему, погрузился в глубокую задумчивость. К счастью, сердитый гудок позади вывел его из грез. — Теперь кажется, все это было так давно. Я представил себя почти молодым человеком. Как нелепо. А ведь мне тогда уже было под шестьдесят. Думал о пенсии. Планировал длинные солнечные дни загулов в Турции или Марокко — или еще где-нибудь. И посмотрите, что стало с этими мечтами… На юг дальше Лондона я так и не выбрался… Ну да ладно. Итак, предприятие мое довольно неплохо зарекомендовало себя в Скарборо, все затикало, начали поступать деньги. Горизонт, как обычно, омрачало лишь одно облачко — склонность местной полиции набрасываться на меня всякий раз, когда я пускался в свои невинные шалости. На этом фронте дела обстояли из рук вон плохо, если вдуматься, ибо несколько лет до того я пользовался благами взаимовыгодных отношений с неким сержантом сыскной полиции, которого прискорбным образом только что перевели на северо-запад. Какой он был красавчик… кажется, Гербертом звали. Шесть футов пять дюймов ростом, сплошные мускулы, а попа — зрелый персик… — Финдлей вздохнул и мгновенно умолк. — Простите, я, кажется, отвлекся. О чем я?

— Предприятие затикало.

— Именно. И вот как-то днем… где-то в начале тысяча девятьсот шестьдесят первого года… у меня объявился этот самый адвокат, Гордоног. Как только он упомянул имя Табиты Уиншоу, я понял, что мне подвалило нечто необычайное. Видите ли, о Уиншоу знали все, равно как и об их сумасшедшей сестрице. Истории о них стали неотъемлемой частью местной мифологии. И вот передо мной — неопрятный и довольно отталкивающий тип (мои дальнейшие отношения с ним, признаюсь с удовольствием, были сведены к абсолютному минимуму), и он вручает мне записку от этой женщины. Похоже, слухи о моей репутации достигли ее, и теперь она предлагает мне работу. На первый взгляд — довольно несложную и безобидную. Простите, вы боитесь щекотки?

— Немного, — ответил я. — А кроме того, когда едете по дороге, руки лучше держать на руле.

— Разумеется, вы совершенно правы. Итак, вам, я думаю, известно, что, когда сбили самолет Годфри, внутри он был не один. С ним летел второй пилот. И Табита, очевидно, над этим много размышляла и пришла к выводу, что необходимо отыскать родных этого несчастного и каким-то образом финансово компенсировать им потерю. Нечто вроде покаяния, как она это рассматривала, за предательство, совершенное ее братом. И моя работа состояла в том, чтобы их найти.

— Что вы и сделали?

— В те дни, Майкл, я достиг расцвета своих сил. Умственных и физических. Такая задача не представляла никакого труда для человека с моим опытом и способностями — ее выполнение заняло лишь несколько дней. Но я пошел несколько дальше, и мне удалось представить Табите гораздо больше того, на что она рассчитывала. Я нашел самого этого человека.